Ленька-гимназист

Лето вступало в свои права. Солнце жарило вовсю, чернозем в огороде ссохся, стал твёрдым как камень, уйму времени занимал полив огорода и сада. К счастью, станционные рабочие починили-таки поврежденную боем водокачку, и теперь за водой можно было ходить не к Днепру, а к колонке на Банном спуске. Но воды нужно было много, и таскать тяжелые, с неудобными резавшими ладони дужками, ведра было тем еще испытанием. Хорошо мы еще не держали корову — иначе я бы сейчас еще и умирал на сенокосах…

— Лень, сынок, водички бы свежей, — вздыхала мать, поутру заглядывая в опустевшую кадку. — А то и умыться скоро нечем будет.

И я, вздыхая, брал ведра и тащился к колонке. Тут почти всегда была очередь — женщины с ведрами и бидонами, ребятишки, присланные родителями. Очень часто я встречал там Лиду. Она приходила с двумя небольшими ведерками, сделанными, верно, специально под детскую руку. Волосы ее, заплетенные в тугую косу, золотом блестели на солнце.

— Здравствуй, Леня, — говорила она, чуть улыбаясь краешком губ. Ее серые глаза смотрели прямо и серьезно.

— Здравствуй, Лида, — отвечал я, стараясь, чтобы голос звучал небрежно, мысленно недоумевая, зачем она сюда ходит, ведь у них есть свой колодец.

Мы стояли молча, пока двигалась очередь. Иногда перекидывались парой незначительных фраз о погоде или о том, что «опять грибы в лесу пошли». Но я чувствовал ее взгляд, быстрый, любопытный, и сам нет-нет да и косился на ее тонкий профиль, на капельки воды, блестевшие на загорелой шее, когда она наклонялась над колонкой. Потом она легко подхватывала свои ведерки и уходила вниз по спуску, а я еще долго смотрел ей вслед, пока не раздавался нетерпеливый окрик из очереди: «Эй, хлопчик, не зевай — твоя очередь!»

Почему она приходила на колонку, хотя у них во дворе был свой колодец, так и осталось для меня загадкой.

После пары побед над крепкими, на два года старше меня, парнями авторитет мой на улицах вырос до небес. Почти каждый вечер, когда спадала дневная жара, мы с Гнаткой и Костиком уходили на наш любимый песчаный пятачок у Днепра. Я показывал им новые приемы, которые всплывали в памяти из той, другой жизни — уходы от захватов, подножки, простые болевые на руки. Получалось все лучше. Игнат по-прежнему брал больше злостью и природной силой, но уже старался действовать хитрее. Костик, хоть и не отличался боевым задором, оказался на удивление восприимчивым к технике, и выполнял приемы старательно. Прослышав про наши занятия, к нам напросились еще двое ребят: Оська и Волька, оба где-то на год-полтора младше нас. Мы возились на песке до самых сумерек, пока река не окрашивалась в лиловые и оранжевые цвета заката, а над водой не начинал стлаться легкий туман.

* * *

Лето шло своим чередом, жаркое, пыльное, пахнущее нагретой землей, рекой, неизменным навозом и дымом печных труб. Дни текли, похожие один на другой: утренняя помощь матери по хозяйству, потом вольные часы на берегу Днепра или на нашем «тренировочном пятачке», а вечером — снова домашние хлопоты и разговоры взрослых, день ото дня становившиеся всё тревожнее.

Как-то раз отец вернулся с завода позже обычного, усталый, лицо серое от въевшейся металлической пыли. Молча поужинал, а потом, закуривая самокрутку на крыльце, сказал матери, но так, чтобы и я слышал:

— Гонят нас, Наташа. Торопят с бронепоездом. Мастер говорил — приказ сверху. Деникин, говорят, сильно давит под Лозовой, к Синельникову подходит. Нужна большевикам «Советская Россия» на рельсах как можно скорее. Сроку дали — неделя. Не управимся — головы полетят. С остальных цехов, кроме вагоноремонтного, всё вывозят подчистую — боятся, Деникину достанется!

Он затянулся глубоко, и огонек самокрутки хищно блеснул в сгущающихся сумерках. Мать только вздохнула и быстро перекрестилась. Никто не хотел новой смены власти в городе. Красные, несмотря на запрещение торговли на базаре и постоянные мобилизации, имели свои достоинства: после гайдамаков и григорьевцев красноармейцы производили впечатление очень дисциплинированных бойцов. Я же, к своему стыду, понятия не имел — возьмёт ли Деникин Екатеринослав, Каменское, или будет остановлен на подступах, а значит, мы не знали, к чему и готовиться…

Вскоре по городку поползли тревожные слухи. То в очереди за хлебом кто-то шепнет, что белые взяли Павлоград, то мужики, вернувшись из Екатеринослава, расскажут о панике в городе, о том, что красные отступают, а под Киевом действуют банды атамана Зеленого. Над Нижней колонией нависло ожидание беды. Все так или иначе участвовали в жизни города на стороне красных: кто-то ходил на первомайскую демонстрацию, кто-то, как мой отец, работал на заводе.

Мы с ребятами продолжали наши тренировки на песке, но прежнего азарта уже не было. Мы возились молча, сосредоточенно, словно выполняя какую-то важную, но невеселую работу. И вот однажды, примерно через две недели после того разговора с отцом, Гнатка на нашу встречу не пришел.

Мы с Костиком подождали его с полчаса, попинали старый тряпичный мяч, но без Гнаткиной неуемной энергии игра не клеилась.

— Может, заболел? — предположил Костик.

— Не похоже на него, — покачал я головой. — Он и хворый прибежал бы. Пойдем проведаем!

Дом, где жил Гнатка с младшими братом и сестрой, ютился на самом краю Нижней колонии. Это была маленькая, покосившаяся мазанка под камышовой крышей, много беднее нашего дома. Дверь была приоткрыта.

— Гнатик, выходи! — прокричал Костик, но ответа не было. Толкнув скрипучую калитку, мы вошли в темные пахнущие кислой капустой сени, заглянули внутрь.

Гнаткина мать, Оксана, сидела на табуретке возле печки, уронив голову на руки. Плечи ее вздрагивали. Гнатик стоял рядом, обнимая ее. Услышав наши шаги, он поднял голову. Чумазое лицо его всё было в слезах, а глаза — красные и злые. Таким я его еще никогда не видел.

— Что случилось, Гнатка? — осторожно спросил я, подходя ближе.

— Батьку… — голос его сорвался. — Батьку забрали…

— Куда забрали? Кто? — Костик испуганно замер у порога.

— Красноармейцы! Утром пришли. Прямо у проходной и схватили. Сказали — мобилизация. Всех рабочих, говорят, мобилизуем в рабочий полк. Собрали таких же, как он, больше тыщщи, и эшелоном — в Синельниково… — Гнатка сглотнул. — Говорят, там окопы уже вырыты… Деникина встречать.

— Так он же, это, на военных работах? Чего забрали-то его, — поразился Коська.

Игнат покраснел от злости.

— Да он им кричал, что на заводе работает, бронепоезд строит! Что ему под мобилизацию никак нельзя! А они ему и говорят, мол, социалистическое отечество в опасности, все на защиту революции! И увели… Всё, винтовку в руки сунули — и в строй. Даже шинели не дали, так, в рабочем и ушел…

Я почувствовал, как жар разливается по телу. Вот чорт! Отец Гнатки, Трофим Новиков, прекрасный мастеровой из кузнечного цеха. Хоть и не такой незаменимый специалист, как мой отец, но все же…

— Надо что-то делать! — воскликнул Коська. — Надо бежать на завод! Найти Малиновского, товарища Бойко, или самого предревкома Арсеничева! Может, он сможет его вернуть!

Не успел он договорить, как мы выскочили из хаты и со всех ног помчались к заводу. Мы бежали по знакомым улицам, мимо играющих детей, мимо женщин, развешивающих белье, мимо всего того, что еще полчаса назад казалось обыденным и незыблемым. Заводские ворота, гул цехов, запах раскаленного металла — все это теперь воспринималось иначе, как последняя надежда.