Ленька-гимназист

Мальчишки переглянулись.

— Это… грузик такой? В кулак зажимать? — неуверенно предположил Гнатка.

— Точно. Кусок свинца, по руке отлитый. Удар будет — как молотком! Или кастет. Тоже вещь: надевается на пальцы, металлическая такая штука.

— Ленька, ты чего? — Костик даже отсел немного. — Таким же убить можно! Да и не по-честному это. У нас на улице даже если дерутся, ремень с железной пряжкой снимают. Так заведено!

— Закон улицы… — усмехнулся я, вспоминая совсем другие законы и совсем другие драки, где никакие «понятия» не действовали. — Когда тебя толпой бьют, про законы быстро забываешь. Тут уж как в той поговорке: против лома нет приема, окромя другого лома. Если их много, то как — по правилам или нет? А если ты, например, двенадцати лет, а на тебя какой-нибудь бычара пятнадцатилетний залупился — это честно? А когда ты со свинчаткой или кастетом — у тебя завсегда шанс есть. А без них — застукают, да и вся недолга. И никто не спросит, по-честному тебя били или нет. Поняли? Мы же не нападать первыми собираемся, а защититься — тут все средства хороши.

Гнатка молчал, обдумывая. В глазах его блеснул знакомый злой огонек. Видно было, что мысль о верном способе одолеть злыдней-недругов, которые найдутся у любого мальчишки, явно запала ему в душу.

— И где ж его взять, свинец этот? — наконец спросил он.

— А поискать, — ответил я. — После григорьевцев наверняка по стенам полно пуль застряло. Они ж палили без разбору. Свинец мягкий, его выковырять можно!

Идея показалась заманчивой. Забыв про усталость и борьбу, мы поднялись и пошли обратно в поселок, к тем улицам Нижней колонии, дошли до станции, где недавно еще шли самые жаркие перестрелки. Солнце уже садилось за Днепр, окрашивая небо в нежные, персиковые и лиловые тона. Дым из заводских труб казался теперь не черным, а фиолетовым, лениво ползущим в розовеющее небо.

Мы бродили вдоль глинобитных и кирпичных стен, внимательно всматриваясь. И точно — то тут, то там виднелись свежие отметины: характерные выщерблины в штукатурке, дырки в деревянных рамах, стволах деревьев, поленницах, а иногда, если приглядеться, в глубине такой дырки тускло поблескивал серый металл.

— Вот она! — первым закричал Гнатка, тыча пальцем в стену сарая.

Не откладывая в долгий ящик, он тут же достал из кармана старый перочинный ножик, которым всегда хвастался, и принялся ковырять вокруг свинцовой отметины. Штукатурка крошилась, но пуля сидела глубоко. Пришлось потрудиться, расширяя отверстие. Наконец, расплющенный кусочек свинца упал Гнатке на ладонь. Он был тяжелым, неправильной формы.

Вскоре и мы с Костиком нашли свои трофеи. Работа была нелегкой — пули глубоко вошли в стены, деформировались от удара. Но азарт поиска и предвкушение обладания грозным оружием подстегивали нас. К тому времени, как сумерки окончательно сгустились над Каменским, у нас набралась целая горсть свинцовых осколков и расплющенных пуль.

Мы вернулись на берег Днепра. Река потемнела, лишь на середине дрожала серебристая дорожка от взошедшей луны. Стало прохладнее, запахло сыростью и ночной свежестью. Гнатка быстро развел небольшой костерок из сухих веток, что валялись на песке. Огонь весело затрещал, выбрасывая искры в темноту.

— Консервную банку бы, — сказал я. — Или хоть жестянку какую.

Костик сбегал к ближайшим зарослям, где часто сваливали мусор, и вскоре вернулся с мятой, ржавой консервной банкой — после интервентов таких осталось немало.

Мы сложили наши свинцовые находки в банку и поставили ее на угли. Пришлось подождать. Сначала свинец не поддавался, только темнел и дымил слегка. Но потом, когда костер разгорелся жарче, металл в банке начал плавиться, превращаясь в блестящую, подвижную, похожую на ртуть лужицу.

— Готово! — прошептал Гнатка, когда весь свинец расплавился.

Теперь предстояло самое ответственное. Мы заранее приготовили формочки — просто вырыли в плотном влажном песке небольшие продолговатые ямки, по размеру кулака. Игнат, обмотав руку старой тряпицей, осторожно снял раскаленную банку с углей. Я придерживал ее палкой.

— Лей! — скомандовал я.

Тонкая серебристая струйка расплавленного свинца полилась в первую ямку. Металл зашипел, соприкасаясь с влажным песком, пошел парок. Мы затаили дыхание. Потом наполнили вторую ямку, третью. На все три свинчатки нашего запаса хватило впритык.

Мы сидели у догорающего костра, глядя, как остывает в песчаных формах наш грозный секрет. Луна поднялась выше, освещая реку и пустынный берег. Где-то далеко на станции простучал колесами запоздалый эшелон. Пахло дымом, рекой и еще чем-то неуловимым — может быть, остывающим свинцом, а может, просто тревогой и неопределенностью нашего времени.

— Тяжелые будут, — удовлетворенно сказал Гнатка, осторожно потрогав палочкой поверхность застывающего металла в одной из ямок.

— То, что надо, — кивнул я.

Впереди была ночь, а за ней — новый день, в котором эти неказистые куски свинца могли стать последним доводом в споре, где слова уже не имели силы. И глядя на мерцающие угли костра, я думал о том, как быстро жестокая реальность Гражданской войны заставляет даже мальчишек браться за оружие, пусть и такое, самодельное. От той, другой жизни, где были секции самбо и правила честного боя, меня отделяла чудовищная пропасть времени, и не менее ужасающая необходимость выживать здесь и сейчас.

Наплевав на все правила.

На следующий день после уроков, мы с Гнаткой и Костиком сидели на старых шпалах возле депо, обсуждая наши вчерашние свинцовые трофеи, которые теперь, завернутые в тряпицы, оттягивали карманы.

— Главное, чтоб не заметил никто, — шептал Костик, опасливо косясь по сторонам. — Мать увидит — убьет.

— А ты не показывай, — буркнул Гнатка, деловито похлопывая себя по карману штанов. — Это наш секрет. Против разных там Козликов!

Не успел он договорить, как из-за угла сарая вывернулась новая фигура. Парень был года на два старше меня, может, пятнадцати лет, высокий, светловолосый, с нагловатым, чуть скуластым лицом. Одет он был почище нашего — в гимнастерку без погон, но добротную, и штаны, заправленные в видавшие виды, но крепкие сапоги. С ним шли еще пара человек. Подросток остановился перед нами, заложив руки за спину, и оглядел нас сверху вниз с ленивым презрением.

— А это что за собрание? Большевики местные? — Голос у него был с заметным украинским говорком, певучим, но неприятным.

Мы молчали. Я сразу понял — этот не из наших, не из заводских. Слишком уверенный, слишком чужой.

— А вы кто такие будете? — спросил Гнатик, и я понял, что ребята эти не местные.

— Господари Украини и этого миста! — буркнул из-за плеча высокого парня другой, тощий тип в вышиванке и папахе со шлыком.

— Я — сын сотника пана Петлюры. Слыхали про таких? — процедил долговязый тип. — Мы скоро тут порядок наведем. А вы чьи будете? Краснопузые, чи шо?

И ткнул пальцем в меня.

— Ты, чернявый. Чего молчишь, жидёнок?

Вот тут меня просто проняло. Похоже, эта мразь никогда не меняется, просто раньше им нравилось гнобить евреев, а в мое время они перешли на русских. Наслушался я про таких во время командировок на фронт! Конечно, я видел, что парень этот гораздо крепче меня и явно не собирается отступать. Но холодная ярость требовала выхода… Хоть какого-нибудь выхода.

— Краснопузые половину ваших уже в расход пустили, а скоро и до тебя с батькою доберутся! — придав голосу максимальную степень презрения, сообщил я, вставая с завалинки.