Ленька-гимназист

И тут меня пронзила холодная и острая, как нож мысль. Неужели деникинцы возьмут Каменское? Достоверно я этого не знал. Историю я в школе изучал «постольку-поскольку», и для меня она была картой с крупными городами и стрелками главных ударов, а наша пыльная улица на этой карте была неразличимой точкой. Вроде бы Деникин идёт на Москву, и брать наш маленький городок ему не по пути… Но, с другой стороны, недавно пришли сведения, что белые взяли Херсон — а это уже совсем в стороне от Первопрестольной и Белокаменной! Выходит, Деникин не брезгует просто расширять свою территорию; а значит, и Каменское с его крупным заводом может стать его целью!

Но одно я знал точно: если белые войдут в Каменское, мне несдобровать. Я ведь уже успел «засветиться»: помог тому матросу, Полевому, получил награду от коменданта Костенко, засветился перед председателем ревкома Арсеничевым… Они меня знают, как мальчишку, что помог красный с разведкой, чей отец взялся бронировать платформу для своего бронепоезда. Тот отрезок габардина, которым меня премировали? Он лежит дома, в сундуке, как опасная улика. В глазах белых я — пособник большевиков. Пусть и мелкий, неполных тринадцати лет, но пособник. А в Гражданскую войну возраст не особенно разбирают: запросто могут расстрелять, особенно такие, как эти шкуровцы.

А отец? Тут дела еще хуже! Рабочий, возглавлявший бригаду, строившую бронеплатформы для красного бронепоезда «Советская Россия»! Это уже не просто пособничество, это прямое участие в укреплении военной мощи врага. Тут уж точно по голове не погладят. Могут и к стенке поставить без долгих разговоров.

Что делать? Бежать? Куда? С детьми, маленькими Верой и Яшкой? Спрятаться? Где? В Каменском все друг друга знают. Надолго спрятаться не получится точно. Уходить в подполье? Как? Я еще слишком мал и неопытен для этого.

Мысли метались в голове, как канарейки в клетке, страх подкатывал к горлу липким комом. Нужно было что-то решить, причём быстро и безошибочно. И главная сила, которая сейчас могла бы помочь, — это самая власть, которая и подсуропила нам все эти проблемы.

Красные. Ревком.

Нужно идти туда. Прямо сейчас. Плевать, что я всего лишь мальчишка. Отец на заводе, мать с детьми дома. Я должен договориться об эвакуации для всей нашей семьи, если, конечно, красные сами еще не пакуют чемоданы.

Я отпасовал мяч Костику.

— Мне идти надо. По делам.

— Куда? — удивился он.

— В ревком, — коротко бросил я и, не ожидая расспросов, быстро зашагал прочь с пустыря.

Сердце колотилось где-то в горле. Я шел по знакомым улицам, мимо домов, где еще недавно кипела хоть и тревожная, но все же мирская жизнь, и видела все чужие глаза. Вот дом бакалейщика, разгромленный григорьевцами, зияющие пустотой окна. Вот тот угол, где мы столкнулись с избитым Митькой Баглаем. А вот и здание бывшей городской Управы — двухэтажное, из красного кирпича, с облупившейся штукатуркой. Теперь над входом висел кумачовый флаг, а на крыльце стоял часовой с винтовкой — здесь размещался уездный Революционный комитет.

Увы, но внутрь я опять не попал. Часовой на крыльце, молодой парень в буденовке, насупленный и злой, просто отмахнулся от меня, как от назойливой мухи.

— Не положено, хлопчик, — буркнул он, переминаясь с ноги на ногу и крепче сжимая винтовку. — Тут не приемная. Иди до хаты.

Сколько я ни пытался объяснить, что у меня дело срочное, важное, к самому товарищу Арсеничеву или Костенко, он только мотал головой.

— Сказано — не положено!

Я отошел в сторону, к пыльному окну первого этажа, и прижался лбом к теплому стеклу. Внутри царила суета. Люди в полувоенной форме и штатском быстро ходили из комнаты в комнату, лица у всех были озабоченные, движения резкие. В одном из кабинетов, который, кажется, занимал сам Арсеничев, я увидел страшную примету грозного будущего: двое совслужащих деловито бросали бумаги в железную печку-буржуйку. Документы! Они жгли документы!

Сердце ухнуло куда-то вниз. Значит, дела совсем плохи. Значит, бегство — не паническая выдумка, а реальная перспектива ближайших часов или дней.

Отойдя от окна, я присел на корточки у забора напротив, решив подождать. Может, кто-то выйдет, кого я знаю. Ждать пришлось недолго. Минут через пятнадцать, нещадно дымя и чихая, к крыльцу подкатил запылённый раритетный автомобиль с открытым верхом, нетерпеливо посигналил.

Не надо было быть профессором логики, чтобы понять — автомобиль подан для какого-то очень ответственного товарища. Смекнув этот неоспоримый факт, я тотчас же бросился к машине.

— Ты чего лезешь, малец? — строго спросил шофёр в натянутых на лоб очках-консервах. Вокруг глаз на загорелой коже лица странно выделялись белые круги от очков.

— Та я…подывитися тольки, — невольно переходя на просторечный говор, отвечал я, соображая, как бы половчей заговорит этому типу зубы.

— Дяденько, а чиво ваш мотор так пыхтит?

— Чиво-чиво. Ничиво. Бензина нет, на денатурате езжу! — недружелюбно ответил шофёр. — Пшёл вон отсюда, шалопай!

Но в это время хлопнула тяжелая дверь.

Предчувствия меня не обманули. Из ревкома, туго перетянутый ремнями, почти бегом выскочил комендант Костенко. Лицо его было мрачнее тучи: он явно куда-то спешил.

Это был мой шанс. Я сорвался с места и кинулся к машине, едва не попав под колеса.

— Товарищ комендант! Товарищ Костенко!

Он обернулся, недовольно хмурясь.

— Ты чего тут? Ну?

— Помогите, товарищ Костенко! — выпалил я, задыхаясь от волнения и быстрого бега. — Семью… семью эвакуировать надо! Говорят, Деникин Екатеринослав взял! Шкуро идет! Нас же… Отец ведь платформы бронировал! Что будет, если белые придут?

Костенко слушал рассеянно, одной ногой уже стоя на подножке автомобиля.

— Эвакуировать? — он усмехнулся без тени веселья. — Вся губерния на ушах стоит, а ты про семью… Думаешь, за тобой шибко охотиться будут? Вряд ли. Мал еще.

— Но я ж тогда вам… про станцию… григорьевцам… Вы ж сами говорили… — я чуть не плакал от отчаяния. — А отец? Его ж точно… как пособника!

Комендант на секунду задержал на мне взгляд. Что-то в его глазах дрогнуло. Видимо, вспомнил тот день, когда выписывал мне отрез габардина. Вспомнил и про отца, которого сам же утверждал на работу по бронированию.

— Да уж, платформы эти… — пробормотал он задумчиво, глядя куда-то поверх моей головы. Потом тряхнул головой, словно отгоняя ненужные мысли. — Ладно, малец. Риск и правда есть. Если будет возможность — подсобим. Но ничего обещать не могу, сам понимаешь — не до вас сейчас может быть. Зайди завтра утром… если мы еще тут будем.

Он махнул рукой шоферу, захлопнул дверцу, и машина, фыркнув мотором и окутав меня облаком сизого дыма, укатила вниз по улице. Я остался стоять посреди дороги, провожая ее взглядом. Обещание было туманным, ненадежным, но это было хоть что-то. «Если мы еще тут будем…»