Локомотивы истории: Революции и становление современного мира

Таким образом, в октябре победу одержал не социальный рабочий класс во плоти, а политическая партия идеологов, претендующих на то, чтобы олицетворять революционное сознание рабочих: Красный Октябрь представлял собой захват власти метафизическим пролетариатом, действовавшим от лица эмпирического пролетариата. И всё же захват этот, будучи обычным переворотом по форме, являлся ультрареволюционным по содержанию: большевики отняли власть не только у буржуазии, но у общества как такового. Создавая подобный вакуум, они взяли на себя потрясшую весь мир миссию его заполнения социалистическим порядком, за построение которого действительно тут же принялись. И «октябрьский переворот» приобрёл силу мифа, который сделает своим нравственным заложником весь двадцатый век.

Немедленно возникает вопрос: могла ли Россия избежать этой грандиозной, но ужасной судьбы? К концу 1917 г. количество вариантов выбора опасно сократилось. Большинство рабочих хотели коалиционного советского правительства из представителей всех социалистических партий. Даже если бы большевики не выступили в октябре в одиночку, подобная советская и социалистическая коалиция, без сомнения, забрала бы власть у Временного правительства. Даже если бы демократически избранному Учредительному собранию (в котором две трети составляли социалисты того или иного толка) позволили продолжать работу после его единственного январского заседания, это всё равно означало бы власть тех же социалистических и советских партий. А данные партии (в той малой мере, в какой советы или Учредительное собрание вообще были способны к управлению) могли сделать лишь то, что сделали большевики после Октября: узаконить захват земли крестьянами и контроль рабочих над промышленностью, распустить армию и заключить сепаратный, гибельный мир.

Эти национальные бедствия спровоцировали бы ту же правую реакцию и гражданскую войну, что и в реальной истории. Трудно представить, чтобы в подобных критических условиях осторожные меньшевики или слабо структурированное эсеровское большинство сумели организовать «защиту революции», эта задача всё равно легла бы на большевиков и неистовых левых эсеров. А белые — как показали результаты их действий, начиная с корниловского мятежа в августе 1917 г. и заканчивая деникинским наступлением осенью 1919 г., — вызывали слишком мало доверия у «масс», особенно у крестьян, чтобы одолеть такую защиту собственными силами. Поэтому российским правым потребовалась бы эффективная поддержка извне, и не та ограниченная помощь, которую они в реальности получали от далёких союзников по Антанте, а та, которую охотно предоставили бы немцы, уже находившиеся в стране с настоящей армией. Но немцы проиграли войну. Так что, за неимением практически осуществимого правого авторитарного варианта решения, великая российская анархия 1917 — начала 1918 гг. завершилась к концу 1919 г. левым авторитарным вариантом.

От военного коммунизма к нэпу

Победа, однако, совсем не соответствовала переработанному Лениным марксистскому сценарию социалистической революции. После нескольких лет напряжённого ожидания ни развитый Запад, ни колониальный Восток не последовали примеру России. Тем не менее такой афронт не убедил большевиков в правоте Каутского и меньшевиков, осуждавших Октябрь как немарксистскую авантюру. Они легко нашли убедительный марксистский контраргумент: дескать, послевоенная «стабилизация капитализма» — по самой природе последнего — временное явление, а пока помогать большевикам держать оборону русской крепости обязан мировой пролетариат.

Внутри этой крепости изоляция революции создала более тревожные и злободневные проблемы. Экономическая разруха, начавшаяся во время войны и усугублённая социальной революцией 1917 г., сделала Россию ещё более отсталой, чем при «старом режиме». К 1918 г. дворянство и городской средний класс как сплочённые группы были ликвидированы, и Россия превратилась в элементарную агломерацию рабочих и крестьян — новый тип двухклассового общества, с плачевной лёгкостью поддающегося принуждению в силу своей аморфности. Однако такая «немарксистская» ситуация не заставила большевиков усомниться в правильности Октября. Чрезвычайное положение привело их марксизм на совершенно особый путь демиурга «революции сверху».

К лету 1918 г., в разгар гражданской войны, большевиков волновала уже не мировая революция, а собственное выживание. На этот вызов они ответили колоссальным взрывом энергии, которая на протяжении последующих восемнадцати месяцев и создала основные элементы советской системы. Ненадёжные советы были очищены от меньшевиков и эсеров и превращены в чисто административные инструменты «диктатуры пролетариата», перерастающей в структурированную партию-государство. Возникли зачатки централизованной, национализированной командной экономики. Вся система поддерживалась политической полицией, поставленной над законом.

Осуществляя принудительное государственное строительство, большевики добивались не просто власти ради власти, как часто утверждают. Они консолидировали власть ради социалистического «светлого будущего»; марксизм предоставлял им незаменимое для такого предприятия оружие идейно просвещённой политической воли. Все усилия большевиков по преодолению анархии и борьбе с белыми изображались не только чрезвычайными мерами, но разрушительно-созидательной классовой войной, и экономическая мобилизация для военных нужд, таким образом, превратилась в начало рационального экономического планирования.

Военные меры коммунистического характера выросли в «военный коммунизм», как стали называть этот период после 1921 г., когда от таких мер отказались. Разумеется, смелость военного коммунизма явно противоречила посылке, что для успеха революции большевиков необходима также революция на Западе. Но на практике угар классовой войны затмил это противоречие. Большевики убедили себя, что в горниле внутренней классовой борьбы выковывают коммунистические институты и что их импровизации — черновой набросок мироустройства, которое возникнет в результате международной классовой борьбы.

Часто говорят, будто к подобной преждевременной политике большевиков вынудило чрезвычайное военное положение. Однако такой оправдательной рационализации не соответствует хронология введения основных мер военного коммунизма. ЧК (первая версия КГБ) была учреждена вообще до гражданской войны, постановления о «классовой войне в деревне» с целью изъятия хлеба у крестьян и о национализации промышленности вышли, когда гражданская война только начинала разворачиваться далеко на периферии, а кульминации в виде «милитаризации труда» и отмены денег военный коммунизм достиг уже после победы большевиков.

Ещё важнее, что военный коммунизм, по сути, представляет собой реальную марксовскую программу социализма как «некапитализма» — уничтожение частной собственности, прибыли, рынка и денег. Чрезвычайное военное положение привело большевиков к тому, на что они и так были идеологически запрограммированы, и преждевременными их действия можно назвать только с точки зрения организационной способности партии навязать свои планы стране.

Поспешно принимаясь за установление военного коммунизма, большевики видели в этом кульминационное развитие своего принципа авангардной роли партии. В оппозиции партии надлежало заменить собой пролетариат и захватить власть вместо него, поэтому она резво оседлала волну анархии, чтобы достичь цели. Когда партия оказалась у власти, ей пришлось заменить собой и логику истории, так как история сама не справилась с задачей произвести социализм из свергнутого капитализма; поэтому теперь партия подавляла революционную анархию путём диктаторской организации экономики и общества. Она сменила роли с чистой совестью, поскольку по определению олицетворяла два в одном — и пролетариат, и логику истории.

Та же диалектическая гибкость позволила большевикам в 1921 г. совершить ещё один поворот на 180 градусов. Они столкнулись тогда с новым кризисом, угрожавшим их существованию, — гражданская война, эпидемии и военный коммунизм вместе привели к практически полному коллапсу в промышленности и голоду в деревне. Поэтому большевики были вынуждены взять на вооружение «новую экономическую политику» (нэп), то есть полурыночную экономику, как единственное средство стимулировать крестьян производить излишки продукции, необходимые стране, чтобы ожить. Нужно подчеркнуть, что нэп был вынужденным отступлением от предпочтительной для партии политики. Многие большевики (и, разумеется, их враги) в то время фактически рассматривали нэп как поражение революции.