Локомотивы истории: Революции и становление современного мира
Шрифт:
Однако вскоре некоторые партийные лидеры сделали из нужды добродетель. Н.И. Бухарин, развивая отдельные мысли умирающего Ленина, утверждал, что Россия может «дорасти до социализма через рынок». Он имел в виду, что крестьян, особенно их зажиточную часть, «кулаков», можно мирным способом склонить к сотрудничеству на благо реиндустриализации России, предложив им необходимые товары по реальным ценам. Эта ретроспективная рационализация вынужденного обращения большевиков к нэпу вызвала второй великий спор по поводу значения Октября. Его предметом стал вопрос: не являлся ли нэп, а не военный коммунизм, подлинной марксистско-ленинской программой? Иными словами: могла ли «бухаринская альтернатива» помочь избежать массового насилия сталинской «революции сверху» [307] ?
307
Главные
Но и этот спор ведёт в тупик, так как никогда не бывает ясно, имеют ли спорящие в виду практический вопрос экономического развития или идеологический вопрос определения наилучшего пути к социализму. Относительно первого на основании успеха рынка в других развивающихся странах можно с уверенностью утверждать, что бухаринская программа финансирования индустриализации за счёт углубления нэпа дала бы весьма удовлетворительные экономические результаты. Но не эта обыденная цель ставилась во главу угла в программе Бухарина. Он считал, что рынок должен быть не постоянной чертой социализма, а лишь временным подручным средством на пути к идеологической цели — Марксову царству «некапитализма» без рынка и собственности.
Не менее важно, что взгляд на бухаринскую программу «глазами экономиста» игнорирует её политические последствия. Предоставление крестьянам экономической автономии подтачивало бы монополию партии на власть и повлекло бы за собой (снова говоря словами Бухарина) «продвижение к социализму со скоростью улитки». Но в монополии на власть ради ускоренного перехода к социализму заключался весь смысл существования партии-авангарда. Продолжение нэпа угрожало и этой монополии, и ударному «строительству социализма», потому Сталин в конце 1920-х гг. прекратил рыночные эксперименты. Реальную «альтернативу» Сталину представлял не Бухарин, а отказ от всего неосуществимого проекта Маркса и вместе с ним — от ленинской партии.
Момент истины для большевистской авантюры настал в 1929 г. Над режимом снова нависла смертельная угроза: крестьяне стали придерживать хлеб, не желая продавать его по искусственно заниженным государственным ценам, как раз когда началась первая пятилетка и великая кампания индустриализации. Поэтому Сталин вернулся к принудительным методам военного коммунизма и коллективизировал крестьянство, дабы обеспечить режиму необходимое продовольственное снабжение, не платя за него. Его решение, в лучших традициях большевиков, было политическим и идеологическим, но не экономическим. Он сумел успешно провести наступление на «идиотизм деревенской жизни», потому что теперь в распоряжении партии находились куда более многочисленные, идейно вышколенные легионы, чем когда-либо были у Ленина.
С помощью этой партийной армии Сталину удалось раздавить крестьянскую автономию, досаждавшую режиму с самого Октября. Бухарин согласился с новой «генеральной линией» без малейшего ропота и даже написал для Сталина Конституцию 1936 г. Троцкий, находясь в изгнании, считал, что Сталин портит дело, но взятый им курс — действительно социалистический (он, собственно, изначально ратовал за то же самое). Для всех этих верных ленинцев ключом к построению социализма являлась гегемония партии, а не какая-либо экономическая стратегия. Хорошо известны слова Троцкого: «…Быть правым против партии нельзя. Правым можно быть только с партией и через партию, ибо других путей для реализации правоты история не создала» [308] .
308
Сказано на XIII съезде партии в 1924 г.
Подлинную сущность сталинской квазивоенной «революции сверху», однако, признать было нельзя. Её изображали очередным этапом классовой борьбы: бедняков против кулаков в деревне, городского пролетариата — против кулацкой мелкой буржуазии. Сталин даже объявил, что чем ближе социализм, тем сильнее обостряется классовая борьба.
Этот тезис высмеивают как неправильный марксизм. На самом же деле он представляет собой неизбежно
порочный результат попыток применить на практике марксистское сочетание несочетаемого. Перефразируя сталинское изречение в неутопичной форме, получаем: чем ближе недостижимая цель — в данном случае «добровольная» коллективизация крестьянского сельского хозяйства — тем интенсивнее сопротивление и тем больше необходимости в принуждении со стороны партии. Невозможно представить, чтобы неонародническое советское правительство или традиционное российское самодержавие проводили в отношении крестьянства столь беспощадную политику; для такого титанического принуждения необходим именно марксизм-ленинизм.Подобными средствами Сталин наконец «построил социализм». Опираясь на коллективизированное сельское хозяйство, он стремительно и беспрепятственно довёл до конца беспорядочную, но колоссальную промышленную революцию. По ходу дела он превратил миллионы крестьян в пролетариев, а сотням тысяч представителей этого расширенного рабочего класса дал возможность подняться до управленцев, военных офицеров и аппаратчиков всеобъемлющей партии-государства. К середине 1930-х гг. он создал режим институционализированного военного коммунизма. Подобно своему предшественнику, режим этот воплощал подлинную практическую программу марксизма: уничтожение частной собственности, прибыли и рынка (деньги на сей раз в список не попали).
Дабы обеспечить долговечность своих достижений, Сталин увенчал их Большим террором 1936–1939 гг. Эта операция — не иррациональный произвол тирана-параноика, как слишком часто говорят. Она выполняла в зрелой советской системе реальную задачу: замаскировать тот факт, что результаты построения социализма — от ужасов коллективизации до хронических дисфункций «командной экономики» в промышленности — мало соответствуют обещаниям идеологии, легитимирующей режим. Поскольку идеология была необходима для выживания системы, террор стал необходим, чтобы скрыть ужасную правду от населения, да и от самого режима.
Сталин снова обратился к принципу обострения классовой борьбы по мере приближения к социализму и развернул кампанию по искоренению «вредителей», троцкистов и прочих «врагов народа». Конечно, на сей раз «классовая борьба» представляла собой чистой воды политическую метафизику, не имеющую ничего общего с эмпирическими фактами, поскольку ныне все «враги» были верными коммунистами. Тем не менее марксистско-ленинский эликсир классовой борьбы обладал настолько сильным действием, что опять восторжествовал над грубой действительностью. Сталину удалось заменить почти всю старую партию новой. Теперь её, очень кстати для него, составляли люди, политически созревшие уже после построения социализма, всем обязанные новой системе, участвовавшие в её преступлениях и получавшие от них выгоду, которым поэтому, в отличие от оппозиционеров 1920-х гг., в голову бы не пришло усомниться в вожде и его делах.
После второй «революции сверху» в 1930-х гг. активная роль марксизма (даже в испорченном сталинском варианте) в формировании советской системы подошла к концу. Однако это не означает, что система перестала быть идеократической. К 1939 г. идеология материализовалась в цементе и стали Магнитогорска, в бесчисленном множестве других достижений пятилеток; институционализировалась в виде триады: партия — план — органы безопасности; кодифицировалась как «единственно верное учение» (выражение А.И. Солженицына) в сталинском «Кратком курсе» 1938 г. Защищая плоды этой овеществлённой и сухой идеологии, мастера «реального социализма», как назвал его Брежнев, до конца его существования делили мир на социалистический и капиталистический лагеря, сцепившиеся в непрерывной международной классовой борьбе [309] .
309
Тем, кто сомневается в долгой власти идейных установок над советским руководством, следует обратить внимание на работу: Holloway D. Stalin and the Bomb: The Soviet Union and Atomic Energy, 1939–1956. New Haven: Yale University Press, 1995.
Коронный ход Сталина — замена состава партии — призван был не просто защитить определённые черты его системы. В конечном счёте речь шла о судьбе всего марксистского предприятия после его возникновения в 1840-х гг. Претензия партии на действительное построение социализма в России означала, что марксизм в целом впервые прошёл проверку на практике. Результат, который Сталин такими чудовищными усилиями пытался скрыть, показывал, что марксизм на самом деле — невозможная утопия, способная привести только к провалу и фальсификации. По этой причине после смерти Сталина диссиденты называли советский строй попросту «ложью».