Лягушонок на асфальте (сборник)

не просто ей уйти от Хмыря. Неужели нет выхода?

Молчание неба. Беззвучна и глуха невидимая планета. А где-то позади за

тысячеверстными заторами облаков - солнце. Крикни - и не дрогнет

пространство. Выпрыгни - и словно тебя и не было.

Ничего ты не можешь и не значишь в небе. И ничего ты не можешь и не

значишь в Железнодольске. Тогда зачем ты? Наверно, зачем-то нужна. Все,

наверно, для чего-то нужны. Работать, думать, летать... Нет, что-то произошло,

происходило... А Владька, Наталья Федоровна, отец... Там, с ними, для себя и

для них, она что-то начала значить. Там она была как не сама, будто на время по

чьему-то доброму волшебству в ней подменили душу и ум. И скоро она станет

прежней, даже становится прежней. Даже вроде начинает бояться того, что она

не сможет забрать маму и не сумеет ее защитить от Хмыря. Нет, только

необходимо действовать, рваться к бесстрашию. И будет счастлива мама. И

конечно, и она будет счастлива. А если не будет?.. В счастье ли единственный

смысл жизни? А может, высший смысл в том, чтобы не бояться несчастья и

решаться на такие перемены, к которым путь на грани катастрофы, а то и в

катастрофу? Погоди, погоди! Как я подумала? И можно ли так думать и

следовать этому?

Пустыня облаков. Где сизо, где оранжево, где теневая синь. Барханы. Белый

саксаульник. И мираж озера. Прозрачного. Да нет же: это проран в облаках.

Лесная курчавина, лоскут поля, гора. И новый проран. Квадратный. И черная

почва. И в воздухе черные гейзеры пыли. С чем-то сходство. А! Она и Сергей

Федорович на краю лаза. Смотрят в угольную башню, на дне - отец. Он орудует

длинночеренковой лопатой, а снизу, в спрессовавшуюся шихту, подают воздух,

он просаживает шихту, вздувая угольные смерчи. Сон или явь? Прошлое или

настоящее? К чему она летит? А может, падает? Или, может, прошло несколько

лет, и мама на пенсии, и живет в комнате, полученной ею, Машей, а сама она

учится в университете вместе с Владькой?

1968-1970

ЛЯГУШОНОК НА АСФАЛЬТЕ

Повесть

1

Тамара страшилась возвращения Вячеслава. Не потому страшилась, что

разлюбил, что будут укоры и ревность. Чутье подсказывало: он по-прежнему

бредит ею. Тамара страшилась того, как бы Вячеслав не поддался влиянию отца.

Слышала от самой тети Усти, что Камаев грозил выгнать Вячеслава, если он,

придя со службы, будет вязаться с Томкой, поэтому мечтала, чтобы Вячеслав

вернулся из армии попозже: хотелось продлить время надежды. Но он явился,

едва опубликовали указ о демобилизации.

Тамара ехала из института. Улицу Тополевую, вверх по которой скользил

трамвай, только что полили. В темном зеркале мостовой плыл красный вагон и

пульсировали электрические вспышки. Она любовалась отражением трамвая и

набеганием отражения трамвая на отражение деревьев, реклам, узорчатых

чугунных балконов, неба с облаками.

Мало-помалу ее внимание отвлек чей-то бег, упорно настигавший трамвай.

Хотела высунуться из окна, но отпрянула: к ее локтю тянулась коричневая рука.

«Назир! Убьет!»

В следующий миг она усомнилась в том, что рука, тянувшаяся к окну,

Назирова: слишком крупны суставы пальцев, у Назира персты - тонкие,

длинные, сизые.

Выглянула. Вячеслав! Отстает от трамвая, но продолжает бежать.

Стремящееся лицо азартно.

Рванула рукоятку для открывания дверей. Сипение воздуха, двери

сложились в гармошку, выпрыгнула на мостовую.

Вячеслав летел на Тамару. Чтобы не сбить ее, крутанулся и начал падать.

Она тоже крутанулась, схватив его за борт мундира, и они удержались на ногах.

Вячеслав обнял Тамару за плечо, знойно дышал в волосы. Она приникла к

погону лбом. Был приятно горьковат запах пота, впитавшийся в мундир.

Вячеслав позабыл о сержанте Коняткине. Он увидел Тамару и бросился за

трамваем, когда проходили с Коняткиным мимо швейной мастерской. Привалясь

к оконной решетке и скаля зубы, Коняткин балагурил с портнихами.

– Славка, у вас в городе дебелые девки!
– весело крикнул он оттуда.
–

Женюсь, не отходя от решетки. Э, толстопятые, я охранял важные объекты. Кто

за меня - голосуй.

– Выбирай любую.

– Справишься, так двух.

– Я не король Саудовской Аравии. Мне и трех достаточно.

Вячеслав одернул мундир, приказал занудливым службистским тоном:

– Товарищ сержант, пройдем в комендатуру.

Коняткин чиркнул кончиком сапога по решетке. Железные прутья

задребезжали. Это понравилось ему. Он опять провел сапогом по решетке, да

еще и пнул в нее.

– Кончай дурачиться, Кольк, - буркнул Вячеслав, подходя к нему с Тамарой.

– Ух, болото! Ладно, я закруглился. Вот ты скоро ли облагоразумишься?

Неожиданно для себя Вячеслав заметил, что Коняткин жестко смотрит на

Тамару, поэтому и догадался, какой намек кроется за его словами. Он

растерянно удивился тому, что Тамара погрустнела и без улыбки, которую

требует обходительность, знакомилась с его армейским другом.

Родные Коняткина жили в деревне Слегово. Добираются туда на грузотакси,

с городской окраины. Пока ехали трамваем к парковому вееру, Коняткин

насупленно посасывал пустой мундштук из моржовой кости. Еще в армии,

стоило Вячеславу вспомнить о Тамаре, Коняткина, казавшегося ему балагуром и

вертопрахом, которого почти не выводят из состояния радостного легкомыслия

не то что чужие, но и собственные сложности, вдруг точно бы охватывало

сумраком, и тогда он обнаруживал несуразные для его поведения свойства: