Любовь хранит нас

— Нормально, Велихов. Что со мной там может случиться? Утопил педаль в пол, жалких два часа в дороге, и я на своем месте. А дом, естественно, стоит, ремонт идет, а Петька передает всем пламенный привет, зовет нас в гости на курорт. Макс, кстати, — поворачиваюсь к Зверю, — там есть свободная жилплощадь, Красов говорит, что чистая история, сейчас выставлена на продажу — хозяева пытаются скинуть балласт перед отъездом за границу. Может быть, ты с Голден леди поговоришь, и вы вместе подумаете над возможной будущей дачей, например. Что скажешь?

— Долгов много, ЛешА. Надо бы со всем этим рассчитаться и не прогореть с едой. Плюс Сашка слишком маленькая — дочь тянет на себя семейное одеяло, и не дает нам с Надькой расслабиться и отдохнуть. Кстати, ты ведь помнишь, на что подписался и что нам клятвенно и слезно обещал?

— Да-да, конечно. Все в силе, с крестного отцовства не сверну. Готовь крыску, собирай приданое, через неделю я ее у тебя украду.

— Помечтай, Смирняга, пока это возможно.

А что мне еще остается? Я вот и мечтаю. То об одном, то о другом. Вот, например, об Ольге Климовой! О ней я слишком часто думаю и мечтаю. По-моему, о ней — уже всегда и, как по мне, то это явный перебор. В любое время дня и ночи, только глаза прикрою — бац, надменный взгляд, гордая осанка и въевшиеся в память грубые женские слова:

«Подлец и тварь, Смирнов! Отойди от меня и не звони больше! Не очаровывайся, Алексей, чтобы не разочаровываться в человеке. А я, поверь… Точно разочарую тебя! — Оль, я от тебя не откажусь! Слышишь, одалиска? Не мечтай об этом! Не откажусь и своего обязательно добьюсь!».

Наверное, ей все-таки виднее, и я, действительно, наглая и любопытная сволочь, беспринципная тварь, циничная скотина, но… Я! Не! Виноват! Не виноват, что вляпался в эту историю всеми четырьмя конечностями.

Теперь мы с ней встречаемся еще реже — всего лишь раз в неделю и то, по предварительной телефонной договоренности, что называется, под настроение, словно срок совместный отбываем, словно и не было ничего там на маяке, словно мы с ней незнакомы, словно мы — чужие, и я опять пытаюсь сдвинуть нас с магнитной мертвой точки. Засада, блядь!

— Лешка? — Морозов трогает мое плечо и легко сжимает.

— Внимательно! — поворачиваю к нему свое лицо.

— Ты много пьешь сегодня. Заканчивай, по-моему, тебе уже хватит, — Макс кивает на мой хрен знает какой по счету стакан. — Ты за рулем?

— Пью и не пьянею, — салютую стаканом с вискарем. — Моя малышка, естественно, на улице спокойно ждет меня. Макс…

— Отдай, пожалуйста, ключи. Не спорь и не возникай.

— А ты что, типа трезвенник? — ухмыляюсь и кривлю безобразно рот. — Ты не пил? — киваю на стол. — Три стакана, три бокала. Ну, что скажешь на это, Зверь?

— Так я и не за рулем, а Гришку водила сюда доставил. Так что все обратно, по домам, поедут на такси. Ключи, Смирняга, и не выебывайся! Как слышно? Давай-давай!

Растекаюсь всем телом на диване, лезу рукой в карман джинсов и вытягиваю брелок, со звоном опускаю его на стол и, вздергивая верхнюю губу, ему рычу:

— Сука! На, подавись! Не забудь отдать, Зверина!

— Не заржавеет, об этом не переживай.

Скинув машину, тянусь за еще одним бокалом:

— Имею теперь полное право — безлошадный, значит, горлом холостой. Отвалите и заткнитесь! Гребаная полиция нравов, святители Господни и эти, как их там…

— У тебя проблемы, Леша? — Велихов перебивает, одновременно с этим вытаскивает из общей пачки сигарету, прикуривает и, прищурившись, уточняет свой вопрос. — Ты куда-то влип, Смирнов? Это что-то криминальное с запоминающимися последствиями. И нам, по-видимому, стоит за твою шкуру переживать? Давай, как адвокату и, как на исповеди…

На исповеди? Да иди ты! Я уже одной суке исповедался так, что теперь вот сижу с друзьями, слушаю чухню и глушу отменный вискарёк.

— И не подумаю, Гришаня. У этого мальчика, — указываю на себя двумя большими оттопыренными пальцами, — все в шоколаде! А сам я — сорокапроцентный, заспиртованный и в красивой золотой фольге!

— Леш…

— Иди ты, знаешь куда! — набычившись, рявкаю ему в лицо. — Макс, убери его!

— Тише, Смирняга! Что, блядь, с тобой? — Морозов хватает меня за плечо и подтягивает к себе. — Что случилось? Колись! Давай, как на духу, как брату…

— По-моему, ему одна знакомая дама не дала, — Велихов выдвигает скотское предположение, но тут же затыкается, увидев мой красноречивый взгляд.

Я выпил, но постороннюю речь прекрасно различаю. Все слышу, все слушаю и, естественно, запоминаю.

— Ты — озабоченный урод, Гришаня! Все, естественно, по доброте своей душевной сводишь к гребаной постели! Смирнов молчит — «да у Смирняги хронический недотрах», Смирнов орет — «ему, увы, опять не дали», сейчас тебе Смирнов рожу набьет — что это, по-твоему, будет означать? А ну-ка пошурши статейки уголовного кодекса, продажная юридическая тварь!

— Прелестно! Мои красноречивые друзья! А ну-ка, блядь, заткнулись оба, а ты, Смирнов, заканчивай глушить, — он силой выдирает у меня бутылку, — тем более с горла. Гриша, я думаю, тебе уже пора на выход!

— Я в этом почти уверен, — шиплю и не спускаю с Велихова глаз. — Там громкое дело намечается, хороший гонорар, проспать нельзя, ведь завтра слушание — у нашего Гришани все схвачено и всегда так.

— Леш, тебе нельзя пить! Когда нажрешься, ты такой урод велеречивый! — Велихов поднимается, застегивает пиджак, одергивает полы и забирает со стола свой телефон. — Не обижайтесь, мальчики, и не засиживайтесь тут слишком долго. Пора по хатам, по семьЯм!

— Иди уже, острослов, — Макс протягивает руку. — Давай, пошел, позвонишь потом. Гриш, без обид?

— Да все нормально! Леша? — Велихов подает раскрытую ладонь и ждет меня. — Мир? Друзья?

Даю ему краба и хриплю:

— Я на таких уродов никогда не обижаюсь! Мне просто вас, ушлепнутых, очень жаль.

— Не сомневаюсь, брат, — Гришка с улыбкой виляющей немного пьяненькой походкой удаляется из зала.

Максим молчит и просто исподлобья смотрит на меня. Ждет, что я начну что-то говорить? Ха! Так и не дождется! Однозначно! До какого-то там пришествия по счету — ему, конечно, лучше знать! Этот стойкий пацан славится своим упрямством и неразговорчивостью, в особенности, если всосет как минимум три стакана вискаря. Скажем так, я этот кандидатский минимум солидно перешагнул сегодня, а потому:

— Не о чем говорить, старик! Не надо, не трави меня, и не жги мне кожу своими ледяными глазами. Бля, да я — поэт! Лед жжет, а пламя тушит!

Хихикаю, как психически больной, неуравновешенный придурок.

— Поругались? — тихо уточняет с кем. — Со своей Ольгой? Что-то, я полагаю, пошло не так?

Это еще что значит? Как начал свой идиотский смех внезапно, так же неожиданно его и прекращаю.

— Не понял твоего вопроса, и, если честно, даже не собираюсь расчехлять, — откидываюсь на спинку дивана, мой подбородок прижимается к груди, а руки молитвенно складываются на пузе. — А тут прикольно спать, Максим! Ты никуда не торопишься? Может теперь полежим немного? Чур, противный, ко мне не приставать!