Любовь моя

— Нет. Блистала. Появлялась в вечернем платье до полу, с глубоким декольте, надевала изящное ювелирное украшение, делала эффектную прическу.

— И мужчины вдруг замечали в тебе женщину, делали комплименты, всюду пропускали вперед? — спросила Аня.

— Ох уж этот мне вежливо-садистский прием пропускать женщину вперед там, где трудней, опасней или неприятней, — насмешливо фыркнула Инна.

— И штабелями падали в обморок? — шутливо окончила свою мысль Аня.

— Это не более, чем байки, — отмахнулась Лена.

— Она крайне неохотно впускает в свою личную жизнь даже близких друзей. Но я знаю, что мужчины и в будни не давали ей прохода, — ответила за Лену Инна. — И даже когда она позволяла кому-то называть себя по имени, они не рисковали пользоваться этой привилегией.

— Значит, умные, — сделала вывод Жанна.

— Ну что тут скажешь, тема закрыта, — рассмеялась Инна.

— А я многократно замечала, как менялось отношение людей ко мне в зависимости от качества моей одежды. Когда я была в красивом и дорогом костюме, окружающие относились с большим уважением, — заявила Жанна.

— Даже в парикмахерской, — подтвердила Аня.

— У меня в молодости подруга была. Жена офицера. Большая удача, что мы с ней оказались по жизни в одном месте и в одно время. Неподражаемая выдумщица. У нее возникала масса художнических находок. В ней пылала и бурлила жажда жизни, желание сделать свое существование в глуши красивым и радостным. Мои платья — дело ее рук. Ее стараниями был создан мой неповторимый, как она выражалась, образ. В ее нарядах я чувствовала себя королевой, и мне казалось, что весь мир у моих ног! — восторженно поделилась Жанна.

— И ты была обречена на успех у мужчин! И «взрывалось утро фейерверком нежности». Но «Препятствий — тьма, и радости так мало отмеряно нам в жизни…» Николай Филин из Липецка автор этих строк. Но не было места «…где можно просто сердце распахнуть, столкнуть с души земное притяженье». А это — Цветаева, — с величественным жестом высоко поднятой руки провозгласила Инна.

«Инка — олицетворение неугомонности и бесцеремонности», — вздохнула Жанна. Но ей было приятно, что та откликнулась на ее откровение.

— Давно ты заболела Мариной Цветаевой? А как же отверженная, ошельмованная Ахматова и ее: «Я была тогда с моим народом», «И безвинная корчилась Русь» и «Невинно» клевещущий рот»? — спросила Аня. — Когда-то ее влияние и на тебя простиралось. (Вновь пустились в разговоры о литературе.)

— Устаю я от ее жесткости и незыблемой стойкости. Маяковскому, Багрицкому, Есенину и Цветаевой чуть-чуть бы от нее… От Ахматовой в моей душе замогильная кладбищенская тишина. Будто она опалена и ей требуется эликсир жизни.

— После Ахматовой новое слово должно быть таким, чтобы оно имело право нарушать эту тишину.

— Великое слово требует тишины, Ее надо уметь слушать, — на свой манер подтвердила Инна слова Ани. — Да, время было не сладкое… Теперь Анастасия Цветаева мне ближе. В ее стихах место моей душе. Судьбы у обеих сестер трагичные, но природа создала их по-разному переносить несчастья. Я благодарна Анастасии за высочайшую поэзию любви, за ее непосредственный отклик в моей душе.

Мозаика мельчайших морщинок у глаз Инны осветилась легкой мягкой улыбкой. Она вспомнила что-то свое, поистине искреннее и приятное.

— Ах, любовь! — вздохнула Аня.

— Причем здесь любовь, мужчины? Душа требует красоты и покоя, — возразила Жанна.

— И поклонения, — сказала Инна без иронии.

*

— …А война полов для нее уже не масштабна? Она затрагивает всё человечество. Что может быть важней наших ощущений и взаимоотношений? Она сомневалась в величии чувств простого народа и приписывала их только полководцам, героям и королям, а на остальных смотрела свысока. Уела? — рассмеялась Инна.

— …Смотря как преподнести. Героем книги может быть и гений, и придурок, и страдалец. Иная простая история, пройдя через сердце поэта, может заиграть невиданными дотоле красками, — возразила Жанна.

Она поэт — дальше некуда!

— Да ну?

— Ей бы еще чуть-чуть поддать драматизма.

— Куда же больше?

— Может, коронуем ее «поэтом в законе»?

— Чур не я…

«О ком это они?» — не поняла Аня, отвлекшаяся на свои мысли.

— …Я дала почитать ее черновик одному очень известному журналисту, а потом спросила: «Не слишком ли она резка в своем мнении о современных мужчинах? Соблюдает ли она баланс между фактами и эмоциями? Может, ей кое-что смягчить, убрать «ходульные» выражения и сцены, если таковые имеются, вычеркнуть слишком «яркие» эпитеты? Они обычно усиливают впечатление от произведения, но иногда их переизбыток его ослабляет, размазывает».

«Ни в коем случае! Пусть все как есть оставит, — горячо возразил он. — Не надо ей приглушать своеобразия своего колорита». Заметь, это сказал мужчина, и далеко не тривиальный.

— Инна, и до меня добралась? Ты как всегда в первых рядах… А теперь зачем тебя занесло в сферу моих интересов? — сонно спросила Лена, пытаясь окончательно проснуться.

— Ты пишешь о любви в самом высоком понимании значения этого прекрасного слова и тут же критикуешь ее носителей.

— Я не критикую, просто честно рассказываю истории из жизни своих друзей и хороших знакомых, чтобы их помнили. Иногда в благодарность. Многих уже нет с нами, но они есть в моих книгах. Не моя вина, если их жизнь была не очень радостная. Дейнека говорил: «Искренность — основа искусства». Рецептов счастья дать никто не может, но молодежь должна знать о возможных проблемах в семьях и быть готовой к их разрешению. Внутри человек один, а снаружи другой, такой, каким ему удалось встроиться в жизнь. Нет маленьких и больших людей, нет ни стопроцентно плохих, ни идеально хороших, есть состоявшиеся и не очень. И все дети рождаются талантливыми. Только у одних со временем проявляется талант доброты, у других — тяга к наукам, у третьих — к порокам. Один слаб физически, другой морально. Каждый человек должен суметь прочувствовать свою особенность и решить, что с нею делать: взращивать или бороться.

— Я в восторге от трансформации некоторых наших физиков в лирики. Наконец-то нашли себя!

— Спасибо, любезный читатель, от всей когорты перестроившихся и переориентировавшихся, — сидя, шутливо поклонилась Лена Инне.

— Тебя волнуют глубины женской ипостаси. Ты выводишь из подсознания комплексы мужчин и женщин и лишаешь их ореола таинственности. Лучше их знать, чем жить в романтическом тумане?

— В обыденной жизни люди стараются избегать неудобных тем. А я обо всем пишу. Например, о том, как человек переживает о невозвратном. О том, что не умеем мы быть счастливыми, а жизнь сама по себе прекрасна, и позволять ломать ее друг другу собственным эгоизмом преступно. Еще о том, что человек, которого не любят, не уважают и не ценят медленно морально и физически умирает. Нельзя ему подвергать себя подобной экзекуции, надо выходить из ситуации. Своей пассивностью и бесхарактерностью он губит не только себя, но и своих близких.

— Надеюсь, эта открытость не причиняет тебе каких-то жизненных неудобств? Осознаешь цену, которую можешь заплатить за откровения? Или ты неприкасаемая? Не грешишь ли насилием достоверности над творческим художничеством? Хочешь всех исправить, призвать к покаянию? Достоевский в юбке! У тебя нет с ним прямых ассоциаций? Ведь вся русская литература — философская. Кругом нас Мышкины, Рогозины. А человек обязан невзирая ни на что, оставаться в пределах нравственных норм, предписанных обществом или… свыше. Он должен соответствовать той вечности, которая ждет его за пределами…