Любовь моя
Шрифт:
— Они вечные и бесконечные, — пошутила Жанна.
— История не всегда справедлива к талантам. Их часто переводят в разряд второстепенных, — заметила Инна. — То в тень уходят некоторые творения писателей, что не числились в первом ряду, то они же вдруг выдвигаются на передний план. Интерес к ним возрождается. Их переиздают. И возвращаются подзабытые имена.
Культура бессмертна, она-то и сохранит для потомков наши души, выраженные в книгах современников. Глядишь, и Ритины произведения где-то и когда-то всплывут. Как говорил поэт: «В один из дней трехтысячного года». Мои слова не вступают в противоречие с этической правдой? —
— Всплывут Ритины книги, но под другим именем, — хихикнула Инна.
Лена нахмурилась.
Инна неожиданно придушенно расхохоталась, потом высунулась из-под подушки и спросила Лену:
— Тебе не кажется, что в двадцать первом веке лысых и лысоватых молодых мужчин стало намного больше? Вспомни портреты ученых, музыкантов и художников восемнадцатого и девятнадцатого веков — красавцы! А теперь фонарями у артистов сияют не только залысины спереди, но и лысины на темечке. И в зрительных залах тоже много голых мужских затылков. Публичным мужчинам приходится брить головы, чтобы не трясти остатками волос, а седым краситься.
Лена только плечами пожала.
Разговор то затухал, то снова набирал силу. Лена вяло выхватывала из него отдельные моменты.
— …Обычная травля талантливого человека.
— Пушкина они, наверное, тоже травили бы. Не по-людски это как-то.
— …Его книга чрезвычайно перенасыщенная.
— Мне кажется, у него слишком много точек соприкосновения текста с собственными воспоминаниями и фантазиями… Он словно вовлекает нас в свой вымышленный мир.
— …Самодур еще тот. Талантливо, с упоением издевается над молодыми авторами. Какую кашу заварил! Въедливый гад.
— Так это хорошо, что дотошный.
— …Отгремел — уступи место другому. Так нет же, за прошлые заслуги цепляется.
— …«Приличная сволочь» — оригинальное словосочетание, неприемлемое для уха иностранца. Еще один подарок богатого русского языка.
— …А я люблю ее лирику, жадные, жаркие строки. В этом смысле я как хищница, как вампир.
— …Как она резанула его бешенным ненавидящим взглядом!
— …Булгаков говорил: «Что видишь, то и пиши».
— Ты не поняла глубины его высказывания.
— …Надо ли говорить, что авторитет классиков подавляет и подминает. «Хорошо пишешь, но не Пушкин». Обаяния пушкинского совершенства не превозмочь. Его тень всегда будет стоять за спинами русских поэтов. Еще бы, всем поэтам поэт!.. Какое-то языческое поклонение золотому идолу. Когда-то категорически не приветствовалось…
Аня перебила Инну:
— Ты уже и за Пушкина взялась? Критиковать гения? Не позволю очернять! Я к нему с трепетом и благоговейным почтением. Его творческая энергия заражает всех нас любовью.
— К кому же еще апеллировать? Может, нам, ради разнообразия, переключиться на Оскара Уайльда? — рассмеялась Инна.
Аня не смогла мгновенно затормозить и снова разразилась возмущенной тирадой:
— Этак ты Пушкина сбросишь с корабля современности. Не трепли попусту имя, святое для каждого русского человека. Он задает современным поэтам высокую планку. Для меня любовь к Пушкину — неопровержимый факт и сегодняшней жизни нашего потрепанного
перестройкой общества. С молоком матери дети впитывают его гениальные строки. Может даже на генетическом уровне. Язык твой — враг твой, — закончила она менторским тоном, словно подвела итог своей воспитательной взбучке нерадивому ученику, в данном случае Инне.— Мне было шесть лет, когда я впервые высказала свое впечатление о стихах Пушкина и самом авторе: «Пишет, как счастливый человек». В ту пору мне была более понятна горечь любви к Родине и простым людям печального Некрасова, — мягко и спокойно поведала Лена. — Я тогда была еще слишком мала, чтобы видеть за кажущейся легкостью Пушкина бездонность и бесконечность его таланта. Я не могла охватить палитру вселенского масштаба его личности, не осознавала восхищения Пушкинского гения перед разумностью устройства Природы, не понимала одушевленности его поэтической Вселенной, гармонии и Космоса личности, его пути к мудрому покою, и того, что в его стихах Россия обрела твердый голос.
— У каждого свой путь к Пушкину. Не скоро мы находим ту дверь, которая приводит нас к гению. Только с возрастом мы начинаем осознавать, насколько в юности мы были далеки от понимания его творчества, — подхватила Аня мысль Лены.
«Лена говорит не про то, о чем мы все привычно думаем о Пушкине. Она оснащена более глубокими знаниями», — решила для себя Инна.
— Мир, Космос, Вселенная — достойное вместилище гения поэта!.. Лена, устрой мне достойную нахлобучку, — весело предложила Инна. — Сравним классиков Запада и Востока?
Аня обеспокоенно спросила:
— Насмешничаешь? Это просто возмутительно! Русская классика — бесспорное достояние всей Планеты, она гениальна.
— Кто отрицает? Но ее состав постоянно меняется, дополняется. И это нормально.
— Может, Дмитрия Быкова и Пелевина внесем в школьную программу для обязательного изучения, хотя они еще не прошли проверку временем? Канонизируем их стараниями критиков? Дадим ход делу? — спросила Аня.
— И чем это Быков тебе не угодил? Ты и его поругиваешь? Мутный? Недолюбливаешь? А что? Не исключено что внесем, у нас же литературоцентристская страна, — как-то слишком охотно поддержала Жанна идею Инны.
— Была. И тебя, Лена, к ним причислим. А что? Неплохая кампания. Гордись!
— Озорничаешь? — отмахнулась та.
— Будем спасать положение новыми классиками. Пусть принадлежат вечности! Я понимаю, изобилие современных шедевров требует мужества, чтобы их выделить из гущи и признать… — сделав выразительную паузу, провозгласила Инна. — Кто «за», кто «против»? Кто воздержался?
«Она сделала паузу в расчете на аплодисменты? Перебьется», — подумала Аня.
— Если будет, кому читать… по-русски, — неожиданно подпустила неверия Жанна. — У нас на Дальнем Востоке сплошь…
— А вдруг и правда лет через двести окажется… Ну там… китайцы нас поглотят или мусульмане… вдруг переметнутся… ассимилируют… Сейчас уже идет борьба за сознание людей. Не дай Бог, третья мировая… Нашим просторам завидуют, — испуганно и бестолково забормотала Аня.
— Прозрела, увидела «то, что временем сокрыто». Эх ты, тюха-матюха! Это, по меньшей мере, смешно, — заносчиво возмутилась Инна.
— Если бы не было так грустно, — вздохнула Жанна.
— У тебя всегда так: от полной уверенности, что всё разрешим, всех спасем, к полнейшему отчаянию? — усмехнулась Инна.