Люди на болоте. Дыхание грозы

– Вас только и ждали!
– закривлялся Зайчик. Он крикнул Грибку: - Уже

можно начинать!

– И правда, - подхватила Зайчиковы слова Сорока, - неужели до петухов

ждать будем, пока соберутся все?!

Как бы разбуженные восклицанием Сороки, все зашевелились, заговорили:

пора начинать! Грибок пошептался с криворотым - от красного рубца, что

прорезал щеку и подбородок, - председателем сельсовета Дубоделом, спросил

у присутствующих:

– Так, может, помолчим немного? И послушаем, что скажет нам начальство

из сельсовета?

– Можно и помолчать... Пусть скажет!.. Тихо вы!..
– пошел говор по

хате. Гомон стал утихать.

Начальство - молодое, с болезненно-костистым, бледным лицом, острыми

плечами, с горячим, смелым взглядом - встало, одернуло широкую гимнастерку

и начало с того, что, во-первых, от Олешницкого сельского Совета

Юровичской волости передало приветствие всем трудящимся деревни Курени.

Дубодел переждал, пока утихли шум и аплодисменты, начатые Андреем

Рудым, объявил:

– Во-вторых, мы приехали, чтобы поговорить с вами о разных делах. О

нашей школе, - он кивнул в сторону учителя, - о налогах, конечно. А также

– и о гребле. Про греблю тут должен был рассказать один из волости, но по

той причине, что он не приехал, опять же буду говорить я...

– Предлагаю сначала заслушать d международном положении, - поднял руку

Андрей Рудой.

Дубодел обвел людей глазами, твердо сказал:

– Международное положение я обрисую, когда буду говорить о налоге и

гребле! Ясно?

Рудой кивнул:

– Ясно.

Но тут скопом набросились на Дубодела, стали жалить другие голоса,

придирчивые, злые:

– А про землю, про передел - ничего? Делить когда?

– Переделили уже!

– Говорили - голову дурили! Обещанки-цацанки!..

– Какое ж теперь разделение?!
– крикнул Хоня.
– По такому снегу?

– Дождались!

Напрасно Грибок пробовал успокоить людей - гомон, возгласы возмущения,

злость, смех бурлили в хате. Умолкли на минуту только тогда, когда Дубодел

твердым тоном заявил, что землеустройство будет проведено весной. Но не

успел он сесть, как шум закипел снова.

Учителю Желудку пришлось начинать выступление в этом шуме. Говорил он

несмело, тихо, и сначала даже сидящие вблизи от него мало что слышали. На

тех, кто шумел, начали шикать.

– Тихо вы! Дайте сказать человеку!
– бухнул наконец Прокоп.

– Уже месяц, как в школе идут занятия, - учителю легче стало говорить,

– а ходят в школу из Куреней только двое - Дятел Соня и Глушак Степан.

– Хорошо ему ходить, имея такого батьку!
– перебил Хоня Желудка, и

общий шум снова заглушил слова учителя Василя мало интересовало то, что

говорил Желудок. Куда с большим вниманием следил хлопец за тем, кто

появляется из сеней. Ганны все не было. Нечаянно взгляд его наткнулся на

другую фигуру, и Василь сразу заволновался. Он не поверил, присмотрелся:

нет, ошибки тут не было, в дверях стоял он! Василь невольно насторожился:

вот кто, оказывается, должен быть из волости! Но чего он стоит у двери,

впотьмах, не идет к столу? Прерывать собрание не хочет или желает

послушать издали, незаметно?

– Пусть Степан из богатой семьи, - возражал учитель.
– Но ведь в школу

ходят и дети бедняков. Ну вот Дятел Соня из ваших, - Желудок кивнул

головой на Андрея Рудого, Сониного отца.
– Много детей бедняков ходят из

Богуславца, из Глинищ. Я уже не говорю об Олешниках. В Куренях больше

всего таких, которые не ходят в школу...

– А из Мокути много ходит?

– Из Мокути тоже не много...
– признался Желудок.

– А из Хвойного?

– И из Хвойного. Им трудно добираться...

– А нам легче? Один черт, что из Куреней, что из Мокути!

– Когда мокро, так лучше на тот свет, чем в Олешники ваши!

Людей снова как бы прорвало. Желудку не давали слова сказать: говорили,

кричали, не слушая ничего и никого.

– Пусть бы сам учитель сюда ходил, если уж так нужно...

– А кто мне за дитя мое работать будет? Ёсель юровичский?

– Сказал: олешницкие ходят! Кабы у нас была школа!..

– А кто будет строить школу? Платить за нее?

– В чем оно пойдет в мокрядь да в холод - голым телом светить?

– Хорошо говорить ему - на казенной получке!

– Мой так меньших смотрит всю зиму!..

Желудок слушал гомон молча, терпеливо: спорь не спорь, все равно не

одолеешь. У Дубодела на этот счет было иное мнение - он вскочил, замахал

руками:

– Граждане куреневцы!.. Прошу!.. Призываю всех!..

Но куреневцы не хотели слушать никаких просьб и призывов, ни его, ни

тем более Грибка, который помогал вяло, для вида:

– Дядьки, тетки!.. Ей-бо, как маленькие!..

Когда шум наконец утих, Желудок вынул из кармана свернутую бумажку.

– Я вот сейчас зачитаю список детей, которым надо ходить в школу, а они

не ходят.

В хате снова поднялся гул, но уже не такой дружный, прерывистый.

Учитель читал фамилию за фамилией, выбирая более или менее спокойные

минуты. Когда он закончил читать, Дубодел строго, тоном, в котором таилась

какая-то угроза, приказал:

– Дай мне этот список!

Он молча перечитал бумажку, свернул ее и с тем же непонятным,

угрожающим видом положил в карман гимнастерки.

Этот загадочный маневр приковал к нему внимание, заставил всех

притихнуть.

Тут, попросив слова, необычайно громко, пламенно заговорил Рудой:

– Куреневцы! Все, что тут, так сказать, изложил наш учитель и