Люди на болоте. Дыхание грозы

землю овес, конопля, всякая техническая культура.

– Осуши! Если этим топям конца-краю нет.

– Генерал тут когда-то был вроде, - вспомнил Игнат, отец Хадоськи,

которого за привычку к месту и не к месту вставлять слово "вроде" прозвали

"Вроде Игнатом".

Андрей Рудой подтвердил:

– Исторический факт! Инфанктерии генерал Жилинский.

Личный друг царя...

– Друг он или не друг, не знаю. А только вроде ученый очень, инженер.

Да и то сказать: хоть царя и скинули и генералов вместе с ним, а все ж

генерал - это тебе не наш темный лапоть... Все науки прошел!..

– Науки его были не пролетарские!
– возразил Рудой.

– Какие они там ни были, а все ж науки, - сказал Вроде Игнат.
– Так он

вроде двадцать лет бился с болотом, поседел, высох как щепка, а чего

добился? Копает, копает, - не он, конечно, а люди приведенные, - а оно,

болото, пока в одном месте выкопают, в другом уже ряской заросло.

– Это ж под Загальем покопали тогда, - напомнил Даметик.
– Там, видно,

и следа нет...

Даметиха поддержала:

– Что бог дал, то один бог и переменить может! А не человек, козявка.

– Это вы напрасно, Халимоновна. Передовые ученые еще при царском

режиме, так сказать, о человеке другое учили.

Не говоря о теперешних, о большевиках, учили: человек - не козявка!

– Не знаю, чему они учили, а только козявка был, козявка и есть ..

– Это глядя какой человек!
– возразил Хоня.
– Один, бывает, - козявка,

а другой - герой!

– Человек - существо. Так сказать, он и мошка и он же - властелин, царь

природы! Это еще поэт Некрасов учил, а также Толстой, Лев Николаевич!

– Человек - мошка и властелин, это правда, - подхватил Алеша.

Миканор сказал:

– Если он один, как колосок, забытый в поле, он, конечно, - не секрет -

все равно что мошка или козявка. А если этих мошек полк соберется или

дивизия, то эта мошка или козявка свет перевернуть может...

– Так то дивизия, а то - мужики, - подумал вслух Хоня.

– Пусть себе и мужики. Если сорганизоваться всем, дружно взяться, будет

все равно что дивизия. Что хочешь одолеет.

– Дружно взяться! Где ж это было видано, чтоб вся деревня дружно

что-нибудь делала?

– Тут кто в лес, а кто по дрова!
– как бы пожалел Хоня. Мужики

поддержали его, согласно закивали головами.

Когда все умолкли, продолжая дымить цигарками, Чернушка промолвил

раздумчиво:

– Да оно, сказать, - тут и так, грец его, силы не хватает.

Хоть бы с тем, что в хозяйстве, управиться.

– У других не меньше, чем у нас, забот, - будто не споря, а также

рассуждая, с уважением к старшим, сказал Миканор.
– А вот же делают и

другое, себе к добру!..
– Миканор достал из угла газету, развернул.
– Вот

пишут: болото осушили - луг сделали.

– Далеко это?

– Да не сказать, чтоб очень: верст пятнадцать, может, за Наровлей. Там

близко наши лагеря стояли, так я, можно сказать, знаю те места. Все такое,

как и у нас. А разве у нас плохие луга можно было бы за Теремоским лесом

сделать?

– Можно-то можно, да вот попробуй...
– сказал Хоня.

– Все равно, будто не знаешь наших!
– поучительно вставил Грибок.

– Миканорко, не говори чего не следует!
– ласково, но твердо сказала и

мать.
– Пустое все!

– Почему это пустое?
– загорячился Миканор.
– Другие ж делают, а мы что

– хуже всех?

Неизвестно, как пошел бы разговор дальше, если бы Чернушка, больше

всего не любивший споров, неожиданно не пошутил:

– Женить тебя, Миканор, видно, грец его, надо!..

Хоня весело подхватил:

– Уж и женить сразу! Дайте хлопцу пока хоть на девок посмотреть,

погулять!

– Охоту согнать!
– поддержал Алеша.

Хоня проворно, не теряя удобного момента, позвал Миканора на улицу -

посмотреть, что делается на вечерках, и, возможно, Миканор охотно пошел бы

с ним, если бы Даметиха не возразила:

– Негоже это ему, Харитонко! Тут гости, а он - шасть из хаты, будто они

не по душе... Пусть в другой раз!
– Она, будто ожидая поддержки, взглянула

на сына.

Миканор дружески кивнул хлопцам:

– Видно, уж в другой раз посмотрим...

– В другой так в другой!
– Хоня встал, сдвинул на затылок шапку,

подмигнул приятелям: - А мы - повалим!

Чтоб девок наших не расхватали!

– Да чтоб не повысохли с тоски без нас!
– добавил Алеша.

Когда все трое вышли, в хате умолкли, - казалось, слушали оживленный

разговор сначала со двора, потом с улицы.

После того как голоса утихли, Даметиха громко вздохнула, заговорила с

печалью и восхищением:

– Вот хлопец!
– Хоть она не назвала имени Хони, все поняли, кем

восторгается и о ком печалится Даметиха.
– Это же надо - беда какая! Матка

– как дерево срубленное, с постели не встает, детей - целое стадо на его

руках, накорми всех, присмотри!..

– И за батька и за матку один - это правда, грец его!

– А вот вроде и не печалится. Вроде и горя мало!

– Не показывает! В себе, следовательно, прячет!..

Снова помолчали. Потом разговор пошел о том, что теперь особенно

беспокоило каждого, - о маслаковцах.

– Откуда они, грец его, повылазили! Повсюду, говорят, тихо стало, а тут

– как змеи, шипят и шипят...

– Болото, известно, - отозвался Даметик.
– Всякому гаду в болоте - рай!

Может и сами того не замечая, они говорили теперь тише, будто

остерегались, как бы не услышал тот, кому не следует.