Люди на болоте. Дыхание грозы

Василь затаил дыхание: вот так новость! Он слышал это впервые, слухи

как-то прошли мимо него, и новость поразила парня необычайно. И как она

могла не поразить, если Василь столько перестрадал из-за этой погани с

обрезами, если она, можно сказать, свет ему затмила! Допрыгались, значит,

гады!

Получили свое! Но потом его охватило тревожное любопытство: а может,

они и о Куренях, о нем что-либо говорили?

– Мы, правда, настигли не всю банду. Нескольким повезло пока - в другом

месте были...

– А с Маслаком что?
– снова крикнул Хоня.

– Маслака убили, - ответил Апейка.

В хате сразу довольно загомонили. Хоня перебил гомон:

– А тех, что ускользнули, много?

– Человек семь еще. Но и их очередь настанет скоро.

И им недолго бегать на воле.

– Давно надо было!
– упрекнул Хоня.

– Надо было.
– Апейка помолчал немного.
– Со всеми скоро покончим. Нам

нужно жить. И думать о том, чтобы жить лучше... Как весна, или осень, или

мокрое лето - до ваших Куреней ни дойти, ни доехать. Из Куреней также -

никуда. Свет кончается на болоте. Свету не видно. Правду я говорю?

– Истинную правду, так сказать!
– подтвердил Рудой Андрей.

Большинство людей молчало, ждали, что будет дальше.

Апейка пошел в наступление:

– Правду. Сам не рткуда-нибудь, а из такого же болота... Соли или

спичек надо - так лезь, гребись по топи, пока до кооперации не

доползешь!.. Материи достать - тоже гребись, если не запасся зимой или

летом... Или вот тут про школу говорили. Конечно, какая ж тут школа детям,

если целыми месяцами ни проехать, ни пройти! Да и кто, жалея своего

ребенка, пустит его, может быть, на погибель...
– Апейка услышал

одобрительный шум: дошли его слова до людей.

Заговорил горячей: - Это не наша вина, а наша беда, что судьба

забросила нас на болото. Что топь оторвала нас от других деревень, от

городов, от всего мира. Мы живем как звери. Но и звери ходят из лесу в

лес. А человек - не зверь, человек не может жить без людей. Человеку нужен

весь мир.

И потому нам надо бороться с бедой нашей! Надо прорвать болотное

окружение, связаться с другими деревнями! Надо, чтобы в любое время, днем

и ночью, весной и осенью, можно было идти и ехать куда хочешь: в магазин,

в школу, к родне!

Одним словом, надо, чтоб человек жил, как человек, а не как зверь!..

Вот почему наше правительство объявило войну бездорожью и призывает вас

вступить в нее.
– Апейка окинул взглядом несколько лиц, как бы ожидая

одобрения, желая увидеть добровольцев для этой мирной войны, но куреневцы

лишь отводили глаза. Хотя и знал, что это значило, закончил уверенно, с

надеждой: - Я предлагаю между Куренями и Олешниками построить греблю!

С минуту было тихо. Потом Сорока поинтересовалась:

– А кто ее будет строить?

– Кто?! Сами!

– Эге! Легко сказать, да - далеко шагать!

По хате пронесся гул:

– Тут и без того куда ни кинь - клин!.. Этого только и не хватало!..

– И без того как вьюн крутишься!

– Не имела, грец его, баба хлопот!..

– Столько силы угробить! Надорваться! Коней замучить!

– Мороз сам сделает греблю!

– Вроде тока утрамбует! Хоть молоти!

– Пусть тот берется за нее, кому нужно! Не мужичья это забота!

– Власти надо, пусть и строит!

– Жили, тем часом, и так!.. И ничего!

– Отцы и деды век свековали! И мы - не хуже!

– Не пропадем!

Недаром отложил Апейка все свои дела в волисполкоме, забрался в эту

глухомань: выросший среди таких же, как эти, людей, заранее знал, как они

могут принять, казалось - V бы, такое хорошее, надежное начинание!

Дубодел махал руками, утихомиривал:

– Граждане куреневцы!.. Граждане!.. Это же не базар!.. Граждане,

прошу!..

– Дядьки! И тетки! Ей-бо, перед чужим человеком!
– помогал ему Грибок.

– Тихо! Дайте сказать!
– ворвался сильный, решительный голос Хони.

– А чего тут молчать! Чего играть в прятки!

– Правду надо говорить!

– Не нужна она, эта гребля. И всё!

– Как пятое колесо!

– Обойдемся!

– Дайте сказать человеку!

Не впервые видел Апейка - на хорошее, для них же необходимое дело люди

не хотели давать согласия. Не хотели, он знал, отчасти потому, что это

нарушало спокойствие, привычное, устоявшееся, надежное, влекло за собой

новые заботы и неизвестность. Но была и другая причина этому нежеланию:

так уж велось - всякое новое дело вызывало тайное или явное недоверие.

Словно заранее было известно, что кто-то на этом деле думает выиграть,

кто-то другой, а не они...

Апейка знал, откуда это недоверие, заскорузлое, цепкое, как болотные

корни. Он не тешил себя обманчивой надеждой: не день и не год врастала в

людские души эта подозрительность - не за день и не за год искоренишь ее.

Поэтому он здесь, на собрании, не только не поддавался какому-нибудь

разочарованию, но даже и не удивлялся. Не удивляло его и то, что им так

жалко было устоявшегося, затхлого покоя:

тот, кто век живет на болоте, не мог не привыкнуть к ядовито-зеленой

красоте ряски...

Апейка стоял, молча слушал гомон, ждал: пусть выговорятся, отведут

душу, остынут. Остынут - будут рассудительнее. К тому же до Апейки

донеслись два-три голоса, одобрявших мысль о строительстве гати.

– Конечно, можно и так оставить, как было, - заговорил он, когда гомон