Люди на болоте. Дыхание грозы

он льнет к тебе, а ты обходишь, убегаешь от него. А на другого и смотреть

бы не надо, не то что быть рядом с ним, а ты и смотришь и липнешь к нему.

И удивительно и обидно было вспоминать: когда Ганна была в поле, хоть и

старался не глядеть в ту сторону, глаза сами собой следили за ней. Видел,

как жнет, - споро, ловко, как, распрямившись, усталая, подняв руки,

перевязывает платок, как идет - не спеша, но горделиво - к жбану, пьет.

Не мог глядеть равнодушно - будто обнимал ее всю: ловкие голые руки,

гибкий, как у змеи, стан, все ее стройное, желанное тело. Хоть не близко

была - чувствовал, как особенно, горячо начинает биться кровь, как сохнет

во рту.

Надо ж было дойти до такого - из-за этой задиристой гордячки не сидится

в хате, по ночам не спится. Выходишь вечером с одной мыслью - как что-то

особенное - увидеть, услышать ее, и жалеешь, злишься, что она редко

появляется в толпе девчат и парней. Без нее словно и вечер не вечер, и

ночь не ночь. Когда ляжешь один в душной хате, сердце прямо горит, как

подумаешь, что она в это время где-то с Дятликом греется...

И надо же было, чтоб так все повернулось. Если и дальше так пойдет, то

на Евхима, чего доброго, пальцем показывать станут, смеяться... И она,

может, первая, вместе с этим недотепой Дятликом... Нет, пусть только

попробуют - она или кто другой, - увидят! . Он и так слишком долго

цацкался с ней, хватит деликатничать - надо, наконец, взяться решительно,

чтоб поняла, с кем шутит. Взяться так, чтобы дух у нее занялся. Крепко,

по-мужски!

"Притихнет сразу. Мягче станет... Быть не может, чтобы не помягчела..."

– подумал Евхим, вдруг заметив, что подъехал к своему гумну.

Степан открыл ворота, и тяжелый воз начал осторожно вжиматься в пасть

гумна. Евхим шел теперь рядом с конем, глядел, как воз протискивается в

ворота; на миг надвинулась темнота: воз закрыл свет, бивший со двора.

Когда воз остановился посреди гумна, темнота спала - свет снова бил в

ворота.

После горячего песка и дорожной пыли приятно было ощущать гладкий и

твердый холодок тока, свежую, пропахшую землей и зерном прохладу гумна,

которая быстро сушила пот на теле и одежде.

Евхим размотал веревки на возу, бросил их на ток, снял рубель и стал

вилами подавать снопы Степану на скирду, что высоко поднималась в

засторонке. Снопы лежали ровными рядами уже до половины стрехи, а еще не

все было свезено. Евхим с радостью подумал, что поле возле цагельни и в

этот год не подвело, уродило всем Куреням на зависть.

"Половину в продажу пустить можно... В этот год, видно, в цене рожь

будет - даже в Олешниках не очень уродило...

Если ловко продать, то разжиться можно неплохо! Коня в Юровичах купить

на зависть всем можно, телку и еще на лес отложить... Ведь что ни говори,

а строиться придется...

Если жениться, то и строиться, не иначе... На свою волю, на свое

хозяйство, что б там ни было!.."

А жениться - пора! Хватит, поволочился, погулял - не до седых же волос

жеребцом бегать... Может, тогда и зараза эта - Ганна - из головы выйдет...

Выйдет, конечно, - в пустом поле всякое лихо растет!..

Когда ехали со Степаном назад, под частый стук грядок Евхим представил,

как приедет с женой, молодой, богатой, которую он привезет откуда-то, -

может, из самых Юровичей, потому что в Куренях под пару ему девушки,

конечно, нет, - как поведет ее на крыльцо, под завистливые взгляды

куреневских невест... "И чтоб она была при этом, видела мою радость, мою

победу!" - снова вспомнил Евхим Ганну.

Но радости он и тут не почувствовал, - что-то не было желания вводить в

хату эту неизвестную ему жену. Не радость, а печаль какая-то ложилась на

душу, сожаление, словно с этой свадьбой не приобретал, а терял что-то. Как

ни хотел, не мог представить свою будущую жену, слышал, видел одну Ганну...

Течение мыслей сразу оборвалось, когда конь вынес подводу к повороту

дороги, за которым можно было увидеть Чернушкову полосу. Евхим

нетерпеливо, с волнением глялул - как там Ганна, все еще с Дятликом?

Дятлика уже не было на Чернушковой полосе, а Чернушки жали. Евхим

увидел, что Ганна вяжет сноп, - и успокоился.

3

Укладывая снопы на воз, Евхим заметил: Ганна отошла от своих и межой

направилась к лесу.

"Одна!.. Куда она?
– мелькнула мысль.
– По малину, что ли?.."

Евхим с минуту следил за ней, как бы ждал разгадки.

Его охватило волнение.

– Ты что? Ослеп? Не видишь?
– крикнул Евхиму старый Корч, держа на

вилах сноп.

Евхим спохватился, но мысль о том, куда пошла Ганна, уже не оставляла

его. Стараясь подхватывать снопы вовремя, Евхим, когда старик

отворачивался, чтобы взять сноп, проследил, куда пошла Ганна, - думал, как

бы скорее уложить воз и отвязаться от отца, вырваться туда, вслед за нею.

– Ну, хватит!
– наконец сказал старый Глушак, и Евхим, подцепив рубель,

который ему подал Степан, радостно соскочил на стерню, торопливо стал

увязывать воз.

– Еще разок! Еще!.. Г-гах!
– командовал Евхим Степану, натягивая

веревку так, что горели руки. Дернув веревку в последний раз, Евхим, чтобы

не развязалась, несколько раз ловко обмотал конец ее на вытертом до блеска

рубеле, хлопнул, брата по плечу.
– До самого Мозыря везти можно!..

Он тут же напустил на себя вид покорности и послушания, настороженно

взглянул на отца.

– Орешник высмотрел хороший... Аккурат на обручи...
– Евхим слышал, как