Люди сороковых годов

Проговоря это, Ришар на некоторое время остановился, как бы ожидая, что не скажет ли что-нибудь сама Мари, но она молчала.

– А если этот человек и открыть не хочет никому причины своего горя, то его можно считать почти неизлечимым, - заключил Ришар и мотнул Мари с укором головой.

– Какую же сказать причину, когда у меня ее никакой нет!
– отвечала та и как-то при этом саркастически улыбнулась.

– Одна ваша теперешняя улыбка говорит, что она сама у вас есть! подхватил доктор.

Мари почти сердито отвернулась от него и стала смотреть в окно на улицу.

Доктор, однако, не сробел от этого я только несколько переменил предмет разговора.

– А Евгений Петрович здоров?
– спросил он после некоторого молчания.

– Здоров, - отвечала Мари как-то односложно, - он там у себя в номере, - прибавила она, показывая на соседнюю комнату.

Доктор взглянул по направлению ее руки и потом, после некоторого молчания, опять протяжно и почти вполголоса прибавил:

– А что, у вас с ним нет никаких неприятностей?

Мари при этом невольно взмахнула на Ришара глазами.

– Какие же у меня могут с ним быть особенные неприятности?
– произнесла она и постаралась засмеяться.

Доктор ничего ей на это не сказал, а только поднял вверх свои черные брови и думал; вряд ли он не соображал в эти минуты, с какой бы еще стороны тронуть эту даму, чтобы вызнать ее суть.

– Дайте мне ваш пульс, - сказал он вдруг и, взяв Мари за руку, долго держал ее в своей руке.
– Пульс очень неровный, очень! Нервы ваши совершенно разбиты!
– произнес он.

– У кого ж нынче нервы не разбиты, у всех, я думаю, они разбиты, сказала ему Мари.

– Ну! Все не в такой степени!
– возразил ей доктор.
– Но как же, однако, вы намерены здесь хоть сколько-нибудь пользоваться от этого?

– Очень бы не желала, - возразила с грустной усмешкой Мари, - разве уж когда совсем нехорошо сделается!

– Нехорошо-то очень, пожалуй, и не сделается!
– возразил ей почти со вздохом доктор.
– Но тут вот какая беда может быть: если вы останетесь в настоящем положении, то эти нервные припадки, конечно, по временам будут смягчаться, ожесточаться, но все-таки ничего, - люди от этого не умирают; но сохрани же вас бог, если вам будет угрожать необходимость сделаться матерью, то я тогда не отвечаю ни за что.

Мари вся покраснела в лице и слушала доктора молча.

– Болезнь ваша, - продолжал тот, откидываясь на задок кресел и протягивая при этом руки и ноги, - есть не что иное, как в высшей степени развитая истерика, но если на ваш организм возложена будет еще раз обязанность дать жизнь новому существу, то это так, пожалуй, отзовется на вашу и без того уже пораженную нервную систему, что вы можете помешаться.

– Ну что ж, помешаюсь: помешанные, может быть, еще счастливее нас, умных, живут, - проговорила, наконец, она.

– То-то и есть, что еще может быть, и я опять вам повторяю, что серьезно этого опасаюсь, очень серьезно!

Мари молчала и, видимо, старалась сохранить совершенно спокойную позу, но лицо ее продолжало гореть, и в плечах она как-то вздрагивала.

Все это не свернулось, разумеется, с глазу Ришара.

– А супруг ваш, надеюсь, дома?

– спросил он совершенно уже беспечным тоном.

– Дома, - отвечала Мари.

– Пойти к нему побеседовать!.. Он в соседней комнате?

– Да.

Доктор ушел.

Мари некоторое время оставалась в прежнем положении, но как только раздались голоса в номере ее мужа, то она, как бы под влиянием непреодолимой ею силы, проворно встала с своего кресла, подошла к двери, ведущей в ту комнату, и приложила ухо к замочной скважине.

Доктор и генерал прежде всего очень дружелюбно между собой поздоровались и потом уселись друг против друга.

– Так вот как-с!
– начал доктор первый.

– Да-с, да!
– отвечал ему генерал.

– А супруге вашей не лучше, далеко не лучше, - продолжал Ришар.

– Хуже-с, хуже!
– подхватил на это генерал.
– Воды эти разные только перемутили ее! Даже на характер ее как-то очень дурно подействовали, ужасно как стала раздражительна!

– Что ж мудреного!
– подхватил доктор.
– Главное дело тут, впрочем, не в том!
– продолжал он, вставая с своего места и начиная самым развязным образом ходить по комнате.
– Я вот ей самой сейчас говорил, что ей надобно, как это ни печально обыкновенно для супругов бывает, надобно отказаться во всю жизнь иметь детей!

– Отчего же?
– спросил генерал больше с любопытством, чем с удивлением.

– А оттого, что она не вынесет этого и может помешаться, - сказал доктор.

– Господи боже мой!
– воскликнул генерал уже с испугом.

– Это, кажется, последствия ее первых родин, - присовокупил доктор уже глубокомысленным тоном.

– Может быть, очень может быть!
– подхватил генерал тем же несколько перепуганным голосом.

Затем доктор опять сел, попросил у генерала сигару себе, закурил ее и, видимо, хотел поболтать кое о чем.

– Ну, как же, ваше превосходительство, вы проводили время за границей?
– спросил он.

– Да как проводить-то? Все вот с больной супругой и провозился!

– Будто уж все и с больной супругой, будто уж?
– спросил доктор плутовато.

– Все больше с ней, все!
– отвечал генерал не совсем решительным голосом.

– И не пошалили ни разу и нигде?
– спросил доктор уже почти на ухо генерала.

– Да что ж?
– отвечал тот, ухмыляясь и разводя руками.
– Только и всего, что в Париже и Амстердаме!..

– Что ж, по вашим летам совершенно достаточно и этого, - подхватил доктор совершенно серьезнейшим тоном.

– Конечно!
– согласился и генерал.
– Только каких же и красоточек выискал - прелесть!
– произнес генерал, пожимая плечами и с глазами, уже покрывшимися светлой влагой.

– И здесь ныне стало чудо что такое, - проговорил доктор.

– Ну, все, я думаю, не то!

– Лучше даже, говорят, лучше!
– произнес доктор.

– Дай-то бог!
– произнес генерал, как-то самодовольно поднимая усы вверх.