Маленькая женщина Большого
Шрифт:
— Мне потом надо будет с вами обсудить… Кое-что.
И столько в его тоне намеков, что, кажется, все сейчас поймут, какие именно вопросы он со мной собрался обсуждать! Боже! Стыд какой! У него есть вообще понятие морали?
Хотя, после нашего секса с ним — странный вопрос. Неуместный. Человек, который делает такое в постели… Откуда там мораль?
— Позже, — отвечаю я прохладно, — я устала. И хочу отдохнуть.
Разворачиваюсь и иду к себе, стараясь не слишком вилять задом.
И вслед мне несется:
— С нами не посоветовались… Это вообще уже…
— Иди к ребенку, Леха, пусть Вася поест спокойно.
—
— А ты просто иди.
М-да.
Как там у классика?
Высокие. Высокие отношения.
18. Сладкая метель
В отведенной мне комнате закрываю дверь, выдыхаю, ощутив неожиданную усталость. Наверно, это потому что организм не двужильный, что бы по этому поводу ни думал Зевс Виталик.
Смотрю в окно, там все без изменений. Серость.
Вот удивительно, мне, коренной петербуженке, к серости в апреле, да и не только в апреле, а вообще, в любое время года, не привыкать, но здесь, в карельских лесах это почему-то кажется кощунственным.
Может, потому, что до вот этого выверта природы было две недели яркого синего весеннего неба?
И настроение у меня было под стать этому небу, прозрачное и насыщенно лиричное.
Все дни я проводила на работе, в разъездах, на вызовах, в приемном покое… И все равно находила момент, чтоб в окно посмотреть, или выйти на крыльцо, запрокинуть голову к бездонному небу, вдохнуть полной грудью насыщенный запахом леса воздух.
И как-то, наверно, настроилась уже на то, что дальше будет тепло. И придет, наконец-то, буйное лето, быстрое и яркое, каким оно только тут и бывает…
И вот теперь полное ощущение, что меня обманули.
Поманили несбыточным и просто кинули.
Ловлю себя на депрессивных эмоциях, силой воли заставляю отлипнуть от двери и доползти в ванную.
От меня пахнет сексом.
И Зевсом Виталиком.
Хоть мы и мылись примерно в середине ночи, между третьим и четвертым заходом, наверно, но после-то он себя не сдерживал.
И запах этот въелся намертво. Удивительно, как никто не почувствовал?
Впрочем, это не так удивительно, как то, что нас с Зевсом никто не застал.
Подарок судьбы, не иначе.
Включаю воду, стягиваю с себя одежду, захожу под теплые струи, упираю руки в стену душевой. Боже… Вот это сутки у меня выдались!
Пожалуй, даже когда в скорой работала, такого не было. Или было, но я была существенно моложе. И сильнее. Да и переносила все эмоционально легче.
А теперь все кажется неподъемным.
Отфыркиваю воду, стискиваю зубы.
Ничего, Тинка, ничего.
Поднимешь.
Все поднимешь.
Да и недолго осталось.
Не может же это все вечно длиться? Когда-нибудь закончится… И тогда… Даже не знаю, что буду делать тогда.
Очень сильна вероятность, что вернусь в такой вот медвежий угол, забьюсь тут, словно раненый зверь в берлогу, и буду сидеть. И надеяться больше никогда никого из тех зверей, что повстречались на моем пути, не увидеть.
В голове — взгляд моего случайного любовника, горячий и спокойный.
Он ведь тоже, по сути, в угол забился.
Роскошный, конечно, но угол.
До этого поместья только воздухом можно добраться.
Или по воде.По суше — лишь на мощном вездеходе, да по медвежьим тропам, которые не всякий местный знает.
Зачем Зевс так далеко забрался?
Тоже от кого-то прячется?
Он ведь не одинок.
Вон, мама у него какая замечательная… Дочь. Зятья. Внучка теперь…
И явно человек он богатый, причем, не просто богатый, а неприлично богатый. Такие обычно домики себе берут на озере Комо, например. Или покупают островок в каком-нибудь тропическом архипелаге…
А он — сюда, в дикую медвежью глушь…
Хотя, мне-то какое дело? Я его, бог даст, больше не увижу. Метель кончится, и я…
Чужое присутствие за спиной ощущаю очень остро. Вздрогнув, поворачиваюсь, смахиваю с лица воду. И смотрю на хозяина дома, молча стоящего в дверях ванной комнаты.
Взгляд у него тяжелый.
— Что вы здесь?.. — бормочу я, испытывая глупое желание прикрыться. Боже, больная совсем. Что он еще не видел? — Я же говорила, что хочу отдохнуть…
— Мне кажется… — Зевс делает шаг вперед, стягивает через голову свободную футболку, и я мгновенно замолкаю, уставясь на его грудь и в очередной раз поражаясь тому, насколько же он… Огромный… Как мы вообще с ним умудрились?.. Медведь просто. Плечи едва в проем прошли… — что после всего, что между нами было, — еще шаг, еще… Упираюсь спиной в холодный кафель душевой, смотрю теперь в его глаза, темнеющие все сильнее и сильнее. Это нападение. Вальяжное, неторопливое. Неотвратимое. — Мы можем перейти на “ты”…
Последние слова он шепчет мне в губы.
Перед тем, как поцеловать.
И да, я сдаюсь сразу же.
Покорно открываю рот, позволяя целовать себя, покорно прогибаюсь в пояснице, позволяя прижимать теснее к невероятно горячей массивной груди. Болт на его черных карго впивается мне в живот, причиняя неудобство, но я не способна сейчас сообразить, что именно мне мешает. Потому что ничего не мешает.
Тянусь к нему, обнимаю, пальцы скользят по гладкой мокрой коже плеч, обрисовывают грудные мышцы, спускаются ниже, к животу… О-о-о… Какой жесткий… И волосы на нем тоже жесткие. Никогда не нравились волосатые мужчины… И этот медведь… Почему он такой сексуальный?
Беспардонный же совершенно!
Вообще не говорит!
Вообще никаких границ!
Я же сказала, что устала… Я же устала, да?
Пальцы скользят все ниже, обхватывают через брюки жесткий большой член.
Хм-м-м… Устала?
— Непослушная какая, Воробушек, — бормочет Зевс, накрыв мои пальцы на самом стратегически важном направлении, и глядя в глаза, — сказал же, спать. А ты упорхнула… Я проснулся, а тебя нет. Я расстроился…
Ага, я уже поняла, что ты расстроился…
На зятьях вон, как сорвался, куда только клочки по закоулочкам полетели…
Я хочу это все сказать, но не успеваю.
Он опять целует меня. А такое ощущение, что в рот трахает.
Образ того, как он имеет меня в рот своим огромным членом, неожиданно простреливает в голове и отдается сладкой дрожью по всему телу. Хочу!
В конце концов, кто его знает, сколько будет длиться эта метель? Может, я его больше и не попробую никогда…
Зевс не хочет отпускать мои губы, ему, похоже, дико нравится целовать меня.
А мне нравится картинка, прочно засевшая в мозгах.