Мать (CИ)

– Пелевин - жалкий эпигон. Типичный пример того убогого постмодернизма, о котором предупреждал нас Ги Дебор. Хотя в середине девяностых он мне взорвал мозг. Мне тогда было восемнадцать, и я его воспринял как откровение свыше. Но сейчас, когда уже читан Кроули... Вот этот перец всерьёз рвал ткань реальности.

– То есть Берроуз уже не катит?

– Берроуз, конечно, чувак более чем аутентичный. Как и Джен ПиОрридж, например. Одобряю. Но если уж внедряться, то без Кроули никак. Те, кто сейчас эту тему пробивают, типа чёрного мага Дугина или там ГрОба, они же используют смесь Берроузовских техник с телемой Кроули. Дугин - он, по сути, кроулианец, загнавшийся по традиционалистам. Но вообще, это старо, как гнозис. И если его познавать, надо читать условного Хабермаса с условным Флоренским. И Юнга, конечно. Без него Кроули не понять. Так что, Дугин или, допустим, Брайон Гайсин - серьёзные ребята. Не то, что всякие клоуны, типа нью-эйджеров. Только гнозис, только хардкор!

– Ага, - сказал Гаев с усмешкой.
– Значит, хиппарей ты не уважаешь?

– Я за панков. Хиппи любят цветы, и это отвратительно. А панки любят дерьмо, и это прекрасно. Они хотя бы не ищут хорошего во всём этом аду, называемом жизнью.

– Странно. А сам ещё недавно топил за Гурджиева и Савитри Деви, - заметил Гаев.
– Они ж на индуизме были повёрнуты не хуже хиппи.

– Направление не то, - объяснил Егор.
– Хиппари за любовь и всё такое. Тащились от палестинского мужика. А Гурджиев или Кроули тот же - это ницшеанцы. Романтики, и потому - фашисты...

– Не понял!

– Ну, эзотерическое подполье Британии. Не слышал, что ли? Где-то у меня тут было интервью с Курёхиным... Он ведь якшался с мужиками типа Бэланса. Ну его и пробило. Фашизм - это доведённый до логического конца романтизм. Хабермас что говорил? Новалис страшнее Гитлера. А по Глюксману основа фашизма - сам человеческий акт.

– Что-то у меня уже башка пухнет, - сказал Гаев, поднимаясь.

Он с трудом вылез из-за низкого столика и, хлопая большими старыми тапками, протопал в туалет. Санузел у Мосолова можно было снимать в чернушных фильмах: замызганный голубой кафель, ржавые трубы с облупленной краской, давно не мытая раковина. На дверных крючках висело штук пять полотенец - судя по грязным пятнам, все исключительно для ног.

Когда Гаев вернулся, в комнате уже гремел магнитофон: Тимур Шаов выводил рулады о пиве. Гаев плюхнулся в кресло, взял кружку. Мосолов смотрел на него, как накурившийся сэнсей - с отеческой теплотой, улыбаясь одними уголками рта.

– Так ты за хаос или за порядок?
– спросил Гаев, помолчав.

– Я - большевик, - промолвил Егор, медитируя.

– А чего тогда о фашизме распинался?

Мосолов глянул на него с высокомерной иронией.

– Ну ты точно квадратный. Эзотерика - и без свастики? Мавзолей - это ж мистический символ не хуже всевидящего ока на долларе. И вообще, в коммунизм был заложен мощный заряд оккультизма. В Перестройку это всё выхолостили, ударились в рациональный капитализм - ну вот и результат.

– А тебе, значит, великую страну подавай? С ядрёной бомбой?
– ухмыльнулся Гаев.

– Ядрёная бомба - самое то для хаоса. Моментальное развоплощение цивилизации. Кайф!

– Обломись. Вчера интервью с Алфёровым показали по ящику. Не сварганить нам её больше. Не потянем, говорит, кишка тонка. Сталин мог, а мы - пфффф.

– Правильно. Поэтому я - за СССР.

Гаев неотрывно смотрел на приятеля.

– Надеешься вернуть прошлое?
– спросил он.

Мосолов хмыкнул.

– Мы ж с тобой - историки. Киевскую Русь сменила Московская, Московскую - империя. После каждого коллапса мы становились сильнее.

– А на хрена?

– Что на хрена?
– не понял Егор.

– На хрена нам сильнее? Ты ж - за хаос.

– Я за хаос в самом конце. Как итог разумной жизни на Земле. А до того я - за силу.

Гаев смерил его взглядом.

– Вот и с Наташкой у тебя так же.

– Объясни, - удивился Егор.

– Одни противоречия. То ты её из дома выгоняешь, то жить без неё не можешь.

Мосолов покровительственно ухмыльнулся.

– Ты просто не знаешь. Я ж говорил тебе, что ты - дурак. В хорошем смысле. Когда сам начнёшь жить с бабами, поймёшь меня.

Когда сам начнёшь... Яблоков вот туда же: "Будут у вас дети, тогда и...". Все кругом спешат учить его уму-разуму.

– Кстати, чего у тебя там с этой бабой, выгорело?
– спросил Мосолов.

– Угу, выгорело. Дотла.
– Гаев кинул взгляд на молчавшего Егора и добавил: - Там вообще странно вышло...

– Ты давай без экивоков, - подбодрил его приятель.
– Как у вас там всё прошло? Надеюсь, ты не начал ей бухтеть про историю в самый неподходящий момент?

– Начал, конечно, - саркастически ответил Гаев.
– Ты уж меня совсем за придурка держишь.

– Ну у вас же дошло до главного, а?

– Дошло, - нехотя признался Гаев.

– Ну, давай, колись! Что было-то? Ты ведь не осрамил наш универ, а? Показал класс?

– Показал, - сквозь зубы промолвил Гаев.
– Я что хочу сказать...

– Не знаю.

– Да погоди ты! У меня вообще ощущение, что она меня для чего-то использовала...

– Я даже знаю, для чего, - лыбился Мосолов.

– Нет, не то...

– Но ты ведь с ней переспал?

– Ну да, но...

– Тогда дай пять!

Гаев, криво улыбаясь, пожал протянутую через стол потную ладонь друга с грязными ногтями.

– И что?
– продолжал Егор.
– Не смог удовлетворить?

– Смог. А может, не смог. Фиг знает, короче.
– Гаев посмотрел в окно, собираясь с мыслями. Полнеба закрыла серая пелена туч, другая половина поблекла, точно на неё набросили пыльную тюль, солнце превратилось в матовый шарик с размытыми краями. В комнате стемнело, теперь они сидели в сумраке.
– В общем, поехали мы с ней в один клуб. Она меня туда пригласила. Ну и там была ещё её подруга...

– Так-так, - потёр руки Егор, подаваясь вперёд.

– И, короче, эта Светлана, ну, повела себя как-то странно. Даже не знаю... В общем, спихнула на меня эту подругу, да ещё телефон заставила взять... Типа, не хлопай ушами. А потом отфутболила, прикинь? Я вообще обалдел. Но дело даже не в этом...

– А в чём?

Гаев помолчал, размышляя. Как сказать? Выложить всё начистоту или говорить намёками?

– В общем, эта подруга её - ну вылитая мать. Первая, я имею в виду. С которой отец развёлся.
– Гаев вздохнул.
– Я не могу трахать собственную мать!

Мосолов ошарашенно уставился на него.

– Ты уверен?

– Ну, не совсем, конечно. Лет-то сколько прошло!

– Так, может, мерещится?

– Ясен пень - мерещится, - обозлённо сказал Гаев.

– А может, она и есть?

– Она в Якутии осталась, откуда ей здесь взяться? И потом, у неё имя другое...
– зачем-то соврал он.

– Это у тебя что-то фрейдистское пробудилось, - сделал вывод Егор.
– Забей и дерзай.

По подоконнику забарабанил дождь. Капли влетали через открытую форточку и падали на стоявшее возле окна кресло. Ослепительно сверкнула молния, стекла задрожали от грома. Внизу запиликала сирена автомобиля.