Мать (CИ)

Она двинулась по дощатому шаткому тротуару вдоль шоссе. Сзади, со стороны перекрёстка, из динамиков гремело: "И вновь начинается бой. И сердцу тревожно в груди. И Ленин такой молодой! И юный октябрь впереди!". Песня скользила по краю сознания, отражаясь в мозгу бессмысленным шумом, словно радио из соседней комнаты.

"Витька-то - ладно, с ним давно всё ясно, со скотом, - думала Людмила.
– Но Володька! Его-то когда успела упустить? Всегда был такой ласковый: "Любимая мамочка", а сегодня вон что отмочил. Сговорились они с отцом, что ли? Ах, сынок, сынок, как же ты мог так поступить? Ладно бы - в другой день, но сегодня! Нет в тебе жалости к матери. Ведь столько в тебя вложила, заботилась о тебе. Все угощения - сначала сыночку! И вот на тебе: "Потому что это неправильно". Отец подсказал, кому ещё? А Володька повторяет, как попка. Но соображать же должен! Не пять лет уже. Видит, в каком состоянии мать, и такое ей выдаёт...".

Меж досок сочилась грязная вода. "Туфли не те надела, - с досадой подумала Людмила.
– А теперь уже и не поменяешь".

Она представила, как встретят её Захаровы: примутся уговаривать, конечно, чтоб вернулась, а Андрей Семёнович, поди, и на переговоры отправится... Нет, всё кончено. Хватит! Достаточно она наслышалась оскорблений. А что с Володькой делать? Надо было взять его с собой. Теперь-то уже поздно возвращаться. А если Виктор не отдаст? Отдаст, куда он денется! Она же - мать. Любой суд встанет на её сторону. Хотя и не хочется до этого доводить. Но если заставят...

Захаровы, конечно, были ошеломлены её приходом. Анна Григорьевна расплакалась, обнимая нежданную гостью, принялась утешать.

– Да всё у вас исправится! Знаешь как говорят: "Милые бранятся - только тешатся". Вот увидишь, Виктор к тебе извиняться прибежит, с цветами. Уж мы-то с Андрюшей и не такое проходили...

– И что, он вас тоже шлюхой называл при всех?
– рыдала мать.

– Нет, ну такого, конечно, не было.

Андрей Семёнович ходил по комнате, посасывая папиросу. В прозрачных створках серванта отражался его силуэт. Иногда он останавливался возле разложенной на столе шахматной доски, брал одну и фигур, теребил её в пальцах и клал обратно.

– Да, хм, не ожидал я от Витьки. Кто-то ему набрехал про тебя. А ты повода не давала, Люда, кхе-кхе?

– Да какой там повод!
– отмахнулась Людмила, пряча лицо.

Сразу вспомнился день, когда их с Карасёвым застукал Володька. Какие слова ей шептал Карасёв, целуя за ухом - сомлеешь! "Ты сама не знаешь, какая ты. Некому тебе было рассказать об этом. Пахомов тебя недостоин. Посмотри: неудачник, больной человек. А ты - королева. Ты призвана покорять и властвовать. Твоё место - не в геологии, а на обложке журнала. Ты же - готовая фотомодель! Я вытащу тебя из этой дыры. Клянусь!". Ах, она готова была слушать его бесконечно! "Но у тебя же - семья", - слабо отбивалась Людмила. "Они внакладе не останутся. С Нинкой я разведусь, пацанов обеспечу. Как сыр в масле будут кататься. У меня есть выходы на райком - там помогут. А Виктора ты бросай. Не пара он тебе". Не пара. Это точно! Когда выходила за него восемнадцатилетней дурочкой, воображала, что вот он - принц на белом коне: солидный (не то, что сопляки-ровесники), с хорошей работой и сияющими перспективами. А оказался закомплексованным истериком и трусом.

– Давай я ему позвоню, - предложил Захаров.
– Он наверняка остыл уже. Помиритесь.

– Нет! Не надо. Такое прощать нельзя.

– А как же ребёнок?
– спросила Анна Григорьевна.
– Володьку-то куда?

Людмила вздохнула, скользнув взором по корешкам шахматных пособий, стоявших в ряд на книжных полках. В комнату зашла собака - грустная бульдожка по кличке Бета - Захаров рявкнул на неё, прогнал в коридор.

– Володьку я себе заберу, - решила она.

– Где же вы с ним жить-то будете? В геологической общаге?

– Ну, первое время - там. А потом увидим.

Захаров не выдержал - ушёл курить. Анна Григорьевна снова обняла Людмилу и обе разревелись в унисон.

Вечером Пахомов позвонил сам. Трубку взял Захаров. Услышав голос друга, расплылся в улыбке, будто ничего не случилось.

– Да, у меня, Виктор. Надеюсь, у вас это ненадолго, хе-хе? Ты, конечно, погорячился, признай. Ну признай! Нельзя так с женой. Ну ладно, не кипятись. Хочешь, дам ей трубку?
– Людмила выразительно замахала руками, и Захаров, нахмурясь, сказал Пахомову: - Не хочешь? Ну ладно. Ну хорошо, не кричи. Да, я передам. Ну ладно. Пока!
– Он вздохнул, машинально доставая из нагрудного кармана пачку с папиросами.
– Не хочет! Я прям не узнаю Виктора. Никогда он таким не был.

Людмила облегчённо выдохнула. Ну, если сам не захотел говорить с ней, значит, вина на его стороне.

Спать её положили в большой комнате, на старый продавленный диван. У Захаровых вообще вся мебель была какая-то обшарпанная и трухлявая. Казалось, ткни пальцем, и рассыпется.

Всю ночь Людмила ворочалась, слушая рокот холодильника, стоявшего на кухне. Иногда выходила туда, пила чай, глядя в окно на двухэтажный барак. Глодаемая тоской и отчаянием, думала о завтрашнем дне. "Возьму два отгула, - решила она.
– Не висеть же у Захаровых на шее". Переживала за сына: как он там один с отцом? Ведь ушла, даже не попрощавшись, крикнула ему: "Отстань!". Психопатка... Но он тоже хорош, не позволил спать в своей комнате. Во взрослого решил поиграть...

Думая о муже, клеила ему эпитеты один грязней другого. Сына же, наоборот, старалась оправдать. Изобретала разные способы, как отобрать его у Пахомова. Плакала от разочарования и жалости к себе.

Собираясь утром на работу, воспользовалась помадой Анны Григорьевны. За завтраком делилась с Захаровыми своими планами:

– Вечером зайду к Виктору за одеждой и ребёнком. Ну, и вещи кое-какие заберу. Поселимся пока в общежитии, а там видно будет. Квартиру оставлю Пахомову, пусть пользуется. Судиться за неё не буду. Мне от него ничего не надо, кроме Володьки.

Захаров печально курил, жена его скорбно вздыхала.

– Ты что же, Людочка, уже сегодня в общежитие?
– спросила она.
– Поживи пока у нас.

Людмила замотала головой.

– Не хочу вас напрягать.

Захаровы, конечно, в два голова принялись убеждать её, что она ничуть не напрягает, но Людмила осталась тверда в своём решении. Не то, чтобы ей было неуютно у Захаровых, просто не хотела жить на прицеле у брошенного мужа. Торопилась порвать все связи. Ну и кроме того, хотела выбить из Карасёва прямой ответ - разводится он с женой или нет. Сделать это, живя у Захаровых, было затруднительно.

На работе она была сама не своя. Всё валилось из рук, из головы не выходили мысли о Володьке. Женщины-коллеги, уже откуда-то прознавшие о её беде, напористо утешали и лезли с советами.

– Ты, главное, не теряй его из поля зрения, - деловито советовала опытная Юлия Борисовна - матрона пятидесяти лет с начёсом под Джейн Фонду.
– А то смоется, и ищи его. Знаю я этих молодцов. Им хоть к чёрту на рога, лишь бы алиментов не платить.

Альфия Муратовна, красивая татарка в очках, бесстрастно отметила:

– Если женщина уходит, виноват муж. Не смог удержать. Вы меня извините, конечно, Людмила Сергеевна, но сравнивая вашего супруга с Карасёвым, двух мнений быть не может. Только законченная дура, простите за выражение, откажет мужчине с перспективами и хорошим положением. А всякие там рассуждения о супружеском долге - разговоры для бедных. Если мужчина не может содержать женщину на достойном уровне, тем хуже для него. Нормальных мужчин не бросают.

Людмила кивала, всхлипывая. Слёзы капали в кружку с чаем, которую она держала в ладонях. Ей даже не хотелось опровергать свою связь с Карасёвым. Бабы - не слепые, догадались обо всём давным-давно.