Мать (CИ)

– Да, - выдохнул Гаев, снова изумившись маманиной прозорливости. Она видела его насквозь.

А Людмила? Разве можно сравнить? Эгоистка... Бекки Шарп... Даже не просекла, что имеет дело с собственным сыном. Ей всегда было на него наплевать.

Услужливая память тут же подкинула и подтверждение. "- Значит, тебе всё равно, что он оскорбляет меня? Что ведёт себя по-свински, да?
– Нет, не всё равно.
– Почему же тогда?
– Потому что это неправильно.
– По-моему, ты ошибаешься.
– Нет, не ошибаюсь.
– Значит, отец тебе дороже, чем я?
– Нет, не дороже".

Сколько раз потом он корил себя за этот разговор! Сколько раз посылал мысленные проклятия отцу! А теперь вспомнил об этом и подумал: может, всё-таки он был прав? Маманя никогда бы не поставила его перед выбором. Это же - издевательство! А мать вот поставила. И ушла.

И вот я бреду по заброшенным улицам грез

Смотря на летящие мимо обрывки надежд

И хоть я отвык удивляться и верить всерьез

Но душу мою снова скальпель смятения режет

Игра в дурака, вместо карт наши лица и жизни

Идет кон за коном, никто счет побед не ведет

И нет проигравших, лишь кровь иногда чья-то брызнет

Но поезд судьбы никогда под откос не пойдет

И наши сердца вдруг столкнулись в безумном потоке

Зачем, почему - не найти бесполезный ответ

Но мне наплевать на запреты, условия, сроки

Ты просто сейчас заменяешь мне солнечный свет

Глава седьмая

Он поднялся на лифте, позвонил в дверь. С той стороны звякнула цепочка, Людмила открыла и улыбнулась.

– Привет, - сказал он.

– Привет, - ответила она.

Он вошёл в прихожую, разулся.

Где-то в глубине квартиры пела Анна Герман.

– Подожди минутку, я сейчас вернусь, - сказал Людмила, убегая в спальню. Гаев прошёл в гостиную, огляделся, вышел на балкон. Вид был - не то, что у него из окна: кремлёвские стены, купола церквей, зелёные кроны Александровского сада. Лепота!

– Ну как тебе наш пейзаж?
– спросила Людмила, появляясь на балконе.

Она уже переоделась, вместо белых шорт и футболки на ней было свободное серебристое платье до пола.

– Класс, - ответила Гаев, оборачиваясь.
– Дети в школе?

– Конечно.

Они вернулись в комнату.

– Давно хотел сказать тебе одну вещь...
– начал Гаев.

– Я слушаю.

– Я тебя ненавижу.

– Что?

– Я тебя ненавижу. Давно. С самого начала. Знаешь, за что?

– За что?

– За то, что ты - моя мать.

– Как!?

– Ну что тут объяснять? Мать. Но не только поэтому. А ещё ты - дрянь, себялюбивая сука. Смотри, до чего докатилась: ведёшь к себе первого встречного, вертишь задом, а у самой двое детей и два развода. Да ты - просто потаскуха.

Он схватил её за локти, встряхнул и с размаху ударил ладонью по щеке. Она упала, вскрикнув, он же навалился на неё и начал срывать платье.

Откуда-то с улицы доносилось надрывное:

Так же пусто было на земле

И когда летал Экзюпери,

Так же падала листва в садах,

И придумать не могла земля,

Как прожить ей без него

Пока он летал,

Летал,

И все звезды ему

Отдавали

Свою нежность...

– Каково тебе под родным сыном, шлюха?
– шептал Гаев, ползая по стонущей матери.
– Сейчас получишь своё, мразь. Даже не думай вырываться - прибью. Сам в тюрягу сяду, но тебя прибью, зараза. Получай!

Он хотел ударить её снова, но она вдруг заплакала, и он сразу ослаб. Разжав кулак, скатился с неё и распластался на полу. Слёзы потекли по щекам.

– Убить бы тебя, да не могу. Не могу! Ты же - моя мать. Понимаешь? Не могу тебя убить. Господи, что за мучение! Мерзавка, сука, шалашовка...

Людмила отползала в сторону.

– Мама, почему ты бросила меня?
– рыдал Гаев.
– Почему? Скажи. Я прощу тебя. Обещаю. Только скажи.

– Уходи!
– завопила она.
– Проваливай! Я Ильину позвоню!

Он сел на полу, свесив голову. Проговорил:

– Ты тоже ненавидишь меня? За что? Разве я сделал тебе что-нибудь плохое? Где ты была всё это время? Почему ни разу не пришла?

– Пошёл прочь, скотина!
– заорала она, прислоняясь спиной к стене.
– Сейчас вызову милицию...
– Она принялась судорожно набирать номер на невесть откуда взявшемся радиотелефоне.

– Не надо, - Гаев тяжело поднялся и заковылял к выходу. Надел ботинки, открыл дверь и, ничего не сказав, вышел вон.

Где-то затрезвонил мобильник. Гаев пошарил по карманам, но не нашёл его. Как глупо! Оставил в квартире? Не может быть.

Стоп! Это же - сон. Всего лишь сон. Ужасный тягостный сон.

Гаев всё рыскал в складках одежды, искал этот проклятый мобильник, а потом открыл глаза, перевернулся набок и протянул руку к телефону на письменном столе.

– Алё!

– Здравствуйте!
– раздался приветливый женский голос.
– Вас беспокоят из турфирмы "Трэвелгайд". Ваш номер победил в розыгрыше призов...

– До свидания, - прохрипел Гаев, нажимая сброс.

Он перевернулся на спину и, раскинув руки, некоторое время смотрел в потолок. Наверху пела Анна Герман. Кто-то врубил на полную громкость магнитофон и поставил его в открытое окно. "С добрым утром", - подумал Гаев, хлопая веками. Он поднял мобильник к глазам, посмотрел, который час. Почти полдень.

– М-мать, - проскрежетал он.

Зря он до трёх ночи читал Паланика.

Гаев полежал немного, переваривая сон. Приснится же такое!

Он опять посмотрел на зажатый в руке телефон. Не позвонить ли Людмиле прямо сейчас? Нет, к чёрту! Откинул мобильник и начал одеваться.

Через час, умывшись и позавтракав, он всё же позвонил ей. Рука его мелко дрожала, пока он набирал номер, сердце подкатывало к горлу. Что она ответит? И ответит ли?

– Да, - раздался в трубке знакомый мурлыкающий голос.

– Привет, Людмила, это Володя, - сказал Гаев наигранно непринужденным голосом.
– Не отвлекаю?

– Да нет...
– ответила она таким тоном, что Гаев мысленно продолжил фразу: "Но говорить с тобой не имею желания".