Мать ветров

Оказалось, что Хорек однажды сталкивался с Раджи, и тот помог вытащить его непутевого любовника из-под кнута палача. Саид от всей души еще раз поблагодарил главаря за теплые слова о его отце. Кроме того, у них были похожие взгляды на власть монарха и ордена, на черные дела других, куда более жестоких банд. Во всем остальном они отличались друг от друга как день и ночь, и Хорь не признавал ничего, кроме сиюминутной абсолютной свободы. Может быть его бывший хозяин, сумасшедший рыцарь, который выталкивал своих крестьян и рабов на арену, а однажды по пьяни поджег их запертые на замок лачуги, заставил его полюбить свободу больше всего на свете?

Как бы то ни было, обратный путь Саида не тревожил. Но однажды ночью он проснулся и не смог вновь сомкнуть глаза. Двое хорей резались в карты у костра и молчаливо кивнули в ответ на его знак, мол, прогуляюсь.

Они заночевали на удобном склоне невысокой горы. Чопорные ели и приветливые, редкие в Грюнланде голубые кедры припорошил снег. Над черной зубастой грядой взошла полная луна. Саид поплотнее закутался в куртку и опустился на покрытую тончайшим серебристым ковром землю. Тихо-тихо, светло и холодно.

Тепло. Тепло от бесшумного, но ощутимого всей кожей чужого дыхания. Юноша очень медленно и как можно более незаметно вытянул из-за пояса нож и плавно обернулся. Справа от него, чуть склонив голову на бок, стоял волк.

Да какой же это волк! Таких огромных волков не бывает. Огромных и с удивительно умным взглядом серых глаз.

— Вервольф, — выдохнул Саид.

Зверь едва заметно повел большими ушами. Юноша осторожно показал нож и произнес:

— Не нападай на меня. Я сумею защититься. Но я не желаю тебе зла и первым нападать не буду. Договорились?

Оборотень ощерился, демонстрируя свои великолепные клыки. Мол, конечно-конечно, я верю, что ты для меня опасен так же, как и я для тебя. А потом присел на снег.

— Все считают, что вервольфы вымерли. Так это неправда?

Тихий рык.

— С ума сойти... Не знаю, какой ты человек, но ты такой красивый волк! Такой сильный, свободный...

Порыв ветра чуть тронул еловые лапы, и на серой шкуре вервольфа заискрились снежинки. Где-то внизу, в черном ущелье завыли обычные волки. А Саиду больше не хотелось говорить. Да и что сказать этой серебристо-серой ночью под огромной белой луной, когда рядом, только руку протяни — внимательные глаза оборотня?

Но чудеса не вечны, и волк исчез среди елей так же бесшумно, как и появился.

В лагере все было хорошо. Фёны и хори разошлись тихо и мирно, чиновники в приюте не натворили ничего плохого, а в честь пополнения бюджета Эрвин решил зарезать барана из их маленькой отары. По всей пещере разносился упоительный запах рагу, Саид перечитывал книгу северных легенд, в которой рассказывалось о вервольфах, и ждал маму. Сегодня-завтра должна вернуться.

— Какая вкуснотища!

Если не поднимать глаза, то можно подумать, что домой пришла молодая женщина со звонким голосом девчонки. Если не смотреть, то на миг можно позабыть о том, что ее волосы отныне белее снега, а на самом дне зеленых глаз притаилась глухая тоска.

— Мама! — Саид живо подскочил на ноги и обнял своего командира. Поцеловал в щеку, чуть отстранился и лукаво подмигнул ей: — А у меня есть секрет.

Хранить секреты в условиях жизни в лагере — дело непростое. Да и что скрывать от товарищей? Но так уж повелось с раннего детства, что в их семье были свои крохотные тайны. Рано или поздно большая часть из них становилась достоянием общественности, но уютное чувство семейной сопричастности оставалось.

Большинство секретов предназначалось лишь для них пятерых. Кое-что перепадало обоим дедушкам, и Богдану, и ушедшему восемь лет назад Рашиду. Об одной шалости ведали только братья. И не потому, что боялись реакции родителей. Подозревали, что и отец, и мать либо знали, либо нутром чуяли. Просто так уж повелось.

А сейчас все секреты на двоих. Точнее, первый после гибели отца секрет.

— Мама... Я видел вервольфа.

====== Глава 6. Али. Краски города ======

Очень хотелось спать. Нет, не так. Али больше всего на свете жаждал свернуться в клубок на жесткой узкой скамье и отрубиться на пару суток. Но кое-что мешало. Во-первых, остатки разума подсказывали ему, что у него есть все шансы замерзнуть, а, во-вторых, любопытство еще никто не отменял.

Вообще-то порядки в лагере просто не позволили художнику вырасти неженкой, и с недосыпом он привык справляться одной левой. Нынче же, видимо, сказывались непривычные условия. За последнюю неделю он спал... сам не помнил, сколько спал, но явно исчезающе мало. Поступление в университет — дело, конечно, серьезное и непростое, однако после него юноша должен был еще выжить в огромном городе, центре политической, торговой и преступной жизни страны.

Вместе с тремя другими студентами, вольнопьющим поэтом и сбежавшим из дому сыном мелкого аристократика Али снимал угол на чердаке двухэтажного дома в квартале Ангелов. Именно в этом месте нищета доходила до той черты, за которой приобретала либо облик святости, либо воровства и мошенничества. Ребята справедливо рассудили, что красть у них в принципе нечего, а святые на то и святые, чтобы уж как-нибудь перетерпеть соседство с их компанией.

После того, как вопрос с жильем был решен, художник отправился на поиски заработка. Кое-что фёны дали ему с собой в дорогу, но половина денег ушла на взятки и первый взнос за художественные курсы, а вторая — на курсы по истории и философии. Да, Али не смог удержаться, хотя и догадывался, что официальная наука выставляет события последних пары сотен лет в несколько своеобразном свете. Но юноша намеревался узнать врага в лицо, а кроме того хотел пополнить свои весьма скудные познания в области древней истории.

Итак, он опустошил свой кошелек и пристроился в пару мест на постоянную работу и еще в парочку по принципу «понадобишься — свистнем». Обучение за скудную плату девочки-калеки, дочери владельца бакалейной лавки, и отмывание полов от грязи, крови и блевотины в трактире обеспечивали ему пусть скромную, зато еженедельную прибавку к бюджету, а за разгрузку товаров в речном порту он получал внезапное и оттого особенно приятное вознаграждение.

Как раз накануне прибыли торговые лодки из Лимерии, и Али вернулся в свой уголок под крышей далеко за полночь. Он изрядно промерз и устал, но подремать удалось от силы часа четыре, потому что утром до занятий он обязан был вымыть трактир перед открытием.

Конечно, если бы он задрых где-нибудь на задних рядах, преподаватель бы и ухом не повел. Мало ли тел там сопело еще с первых лекций? Но Али так ждал этого курса! Ведь его вел молодой — по эльфийским меркам — но уже известный далеко за стенами университета знаток древней истории Алессандро Туронский.

Просторную гулкую аудиторию с высокими потолками и роскошной, несколько вычурной лепниной на стенах постепенно наполняли студенты, и юноша в рамках борьбы со сном и с целью расширения кругозора крутил головой из стороны в сторону. Он вырос в Грюнланде, где в основном проживали люди с довольно однотипной внешностью, а в больших городах изредка встречались представители иных народов. Кое-что о разнообразии он узнал благодаря родным фёнам и «Детям ветра», среди которых были и гномы, и пикты, и лесные эльфы, и всяческие полукровки, но здесь... О, здесь, в Пиране, жадный взор художника не уставал любоваться все новыми и новыми оттенками глаз, волос, кожи...

Сейчас он приметил гнома с антрацитовыми глазами в странном сочетании с медными косами, и одновременно — двух эльфов, которые с самым галантным видом говорили ему что-то такое, из-за чего парень стискивал тяжелые кулаки, но ответить не смел.

— Он, он, он, — пронеслось по аудитории. Эльфы оставили гнома в покое, кто-то из спавших резко проснулся и охнул, ударившись головой об стол. Студенты переглядывались, шушукались и с интересом глядели в сторону массивных дверей.

Вскоре на кафедру поднялся сам Алессандро Туронский. Али выдохнул. Сзади присвистнули. Внизу две девушки глупо хихикнули. Да, слухи о красоте городских эльфов в целом и этого в частности оправдывались полностью. Оставалось лишь диву даваться, что подобное создание позабыло в этом порочном мире?