Мать ветров

Тем временем Эрвин с удобством развалился на заботливо подставленном ему чурбачке, будто раздумывая, тронул струны лютни и прикрыл глаза. Неподалеку послышался звонкий шлепок, отборная ругань и топот босых ног. Видно, какой-то мальчишка понадеялся на то, что внимание всех торговцев обращено к менестрелю, и его мелкую кражу не заметят. Ну, ошибся малость.

Совсем иные песни, злые, залихватские или же, наоборот, откровенные и нежные до неприличия, исполнял поэт перед своими товарищами. Но уши стражников и, вероятно, скрытых соглядатаев непременно насторожились бы, выбери Эрвин что-нибудь из подпольного репертуара. Поэтому он законопослушно выводил очередную любовную балладу. Растроганные слушатели внимали истории мужчины и женщины, которые бродили по извилистым дорогам судьбы и в одиночестве провели весну, лето и даже осень своей жизни. Но однажды, в разгар зимнего ненастья, они повстречались на перекрестье двух трактов.

Седые, покорные старческой доле,

Желаний не знать им докучливых боле,

Дрожали тела на ветру ли, от боли,

Что в хрупкие кости вцепилась, доколе

С их губ не сорвется последнее слово.

Да только один посмотрел на другого,

И в старческих венах весенне и ново

Запенилась кровь, и мороза оковы

Упали, звеня, и попятилась стужа,

Когда потянулись друг к другу их души.

И в снежной невестиной роскоши кружев

Старуха брела рука об руку с мужем,

А старец, от немощи слабый да хилый,

Шел стройно и твердо — откуда же силы?

Колотится сердце от близости милой,

Сквозь бурю — к огню или к общей могиле.

Постойте! Оставим их здесь. Не встревожим

Последнего счастья невинное ложе

И знаки небес на пергаментной коже,

Что любящим тонкого шелка дороже.

Но в хладную ночь в печь подбросим мы дров,

Чтоб кто-то другой отыскал в бурю кров.

Командир подпольной армии Зося, она же повитуха и сиделка старая Сельма, с интересом изучала вдохновенное лицо своего менестреля и раздумывала о том, что надо бы запретить Эрвину диеты в приказном порядке. Как угрожающие душевному здоровью фёна. Нет-нет, баллада, ей, безусловно, понравилась! Но вот некоторые меланхолические мотивы, малость подозрительные для человека, который вел в почти шестидесятилетнем возрасте столь яркую любовную жизнь, что ему позавидовали бы молодые, ее слегка пугали.

— Что это с ним? — очень тихо спросила Зося у Шалома. Травник топтался тут же под видом, собственно, травника, только слепого. С повязкой на глазах. В Блюменштадте жрецы трудились на совесть и рьяно, честно выявляли колдунов и богохульствующих, не прибегая к помощи магических артефактов, так что тут ему ничего не грозило.

— Бывает. Волнуется, — едва заметно пожал плечами чародей. И добавил: — Перед свадьбой.

— Чего? — шепотом обалдела ведьма.

— Мы пожениться хотим. Как время будет. Подтвердишь?

— Спасибо, что заранее предупредил, — фыркнула Зося и прикинула было, как бы отчитать своего подчиненного за наглость коротко и незаметно, но тут рядом с Эрвином нарисовался второй исполнитель. А точнее — исполнительница.

— Вы позволите, мой опытный коллега, присоединиться к Вам и тоже поведать кое-что почтенной публике о дорогах и превратностях судьбы?

Эрвин расплылся в откровенно восхищенной улыбке. Его совершенно не интересовали женщины как объекты вожделения, но человеческую красоту он ценил. Менестрель галантно поклонился озорной аристократке в простом льняном платье с весьма откровенным вырезом, которая держала в руках небольшую арфу. Мужская часть толпы, окружившей музыкантов, довольно и сально зашепталась. Двое стражников нахмурились и переглянулись. Вообще-то закон не дозволял женщинам появляться на улицах города в столь вызывающих нарядах, но явное внешнее сходство этой нахалки с семейством Баумгартенов останавливало доблестных охранителей порядка и нравственности от резких движений. Да и портить развлечение, откровенно говоря, не хотелось.

Торговцы, покупатели и прохожие попритихли. Все-таки не каждый день и даже не каждый год в Блюменштадт заглядывали арфисты. Тонкие сильные пальцы коснулись струн, и публика сдержанно ахнула, очарованная легкой, свежей, как горный поток, мелодией. А после — и мягким женским голосом.

Небо умоется розовым маслом зари,

Тихо погаснут мерцающих звезд фонари.

Путник со вздохом покинет объятия сна

И, упиваясь рассветом, замрет у окна.

Ясное утро, и город пока еще спит,

Лучшее время для ласк и начала пути.

Выйди, мой друг, всей душой трепеща, за порог,

Выбери, бросив монетку, одну из дорог.

Так. И в чем подвох? Зося с любопытством уставилась на нежную барышню, которая, прикрыв глаза, исполняла наивно-воздушную песенку. Тут, будто в ответ на ее мысли, Марлен распахнула недобрые ореховые глаза, и музыка полилась куда задорнее.

Коль направо повернешь,

Ночью сладко ты уснешь.

Тропка вдоль идет реки,

А вдоль тропки висяки.

Лыбятся да скалятся

Красавцы да красавицы.

Кто-то удивленно охнул, кто-то заржал. По весне повешенных завсегда в избытке было. Время тревожное, несытое, прибавлялось воров да смутьянов. Первые украшали подъезды к городам и селам, вторые не давали заскучать тем, кто путешествовал по главным трактам страны.

Коль налево твой шажок,

Доставай-ка кошелек.

То ль чиновник у креста,

То ль разбойник у моста,

Грабежи да пошлины

Заплати, пригожий мой.

Брови самого старшего из стражников свело судорогой мучительных раздумий. С одной стороны, он понимал, что так-то оно, по сути, и есть, наставление путнику вполне справедливое. На большом торговом тракте — плати в казну, в глухом лесу за мост через речку — плати местной шайке. С другой стороны, мужик смутно догадывался, что где-то его провели. Да вот где именно — сообразить не мог.

А коль прямо держишь путь,

И захочешь — не свернуть.

До столицы словно днем

Ночь горит святым огнем.

В муках очищаются

Красавцы да красавицы.

Это да. Чем ближе к Йотунштадту, тем больше костров. До столицы легко добраться, не разбираясь в звездах, картах и не умея пользоваться астролябией. Видишь ночью зарево? Вот, нам точнехонько туда.

Пока горожане и деревенские пытались сложить два и два, то бишь переливы арфы и слова песни, Зося успела глазами сделать знак Эрвину, мол, придержи свою коллегу, побеседуй с ней, и, старательно шаркая башмаками и постукивая клюкой, побрела в дом к роженице. Хотя дом — это, пожалуй, громко сказано.

Вопреки всем законам природы, зверь не рвался сейчас прочь из города. Зверю было хорошо и здесь. За опасно откровенной песней Марлен последовали обычные любовные, семейные и просто дорожные баллады, которые исполняли то по очереди, то слаженным дуэтом пожилой менестрель и молодая арфистка, но в них чуткий нос волка уловил какую-то сумасшедшую свободу. Или это полнолуние, что наступит послезавтра?

Вдруг внимание человека привлекли подозрительные звуки. Она осторожно посмотрела на свою госпожу Камиллу и обомлела от удивления. Юная баронесса, казалось, всей душой отдалась грустной балладе о разлученных сердцах, тихонько всхлипывала и крепко прижимала к своей груди резную шкатулку. Герда вздохнула и перевела взгляд на саорийца. Она еще не забыла отвратительных его заигрываний, но и осуждать почему-то больше не торопилась.