Мать ветров

— Поймать что ли? — шепотом спросил Шеннон. — Вы же с Джоном всяких чуд собираете.

— Подожди, — в тон приятелю отозвался Милош. — Мы ведь не знаем еще, много ли их тут летает.

В лаборатории дедушки Рашида неизменно кто-то живет и кто-то умирает. В клетках копошатся крысы, реже мыши или иные грызуны, в террариумах из мутного стекла таятся ядовитые змеи, снаружи на деревьях висят колоды с дикими пчелами. На одних он испытывает действие новых снадобий и ядов, яд и тельца других использует для приготовления целебных мазей и настоек, губительных жидкостей и порошков.

Смертельно опасная нежить никогда не убивает больше необходимого и не ленится повторять эту истину внукам. Рашид позволяет им наблюдать за агонией крыс и грустно, но спокойно объясняет ребятам, что происходит с животными. Маленький Али не выдерживает и заливается тихими, горькими слезами. Жизнерадостный Саид хмурится целый день и почти не общается с братьями и дедом. Думает. Милош тоже думает и запоминает. Он уже знает, что пойдет по стопам отца и освоит ремесло лекаря. Он запоминает, чего стоит спасенная человеческая жизнь.

Его новые представления легко переплетаются с прежними привычками, ведь мама и папа, влюбленные в природу, просят своих любопытных детей бережно относиться к пойманным кузнечикам, жукам и прочим созданиям. Милош умом понимает, что так хорошо, так правильно.

Вплоть до одного вечера.

Праздник случается без повода, нежданно-негаданно и от того особенно радостно. Просто выдался теплый осенний вечер, просто упоительно пахнет яблоками, мама запекает душистую, обмазанную глиной птицу, а дедушка легкомысленно наигрывает на мизмаре. С подачи зловредного первого командира товарищи подначивают папу, и он впервые с тех пор, как фёны бежали в Черные Холмы, соглашается танцевать.

Али забывает, как дышать, и сидит, не шелохнувшись, до последнего звука мелодии, до последнего взмаха иссиня-черных локонов. Саид пытается тормошить его, хочет поделиться восторгом, который плещет из него через край, но в конце концов понимает, что это бесполезно, и пристает к старшему брату. Милош целует неугомонного мальчишку в щеку и просит чуть-чуть подождать. Саид сдается, замолкает и только громко хлопает в ладоши в те моменты, когда и взрослые одобрительно вскрикивают и гудят.

Места в их новом лагере куда меньше, чем в старом, не разойдешься, не размахнешься, и тонкий смуглый мужчина вьется вокруг костра, безупречно выверяя каждое движение. В узком пространстве между скальными выступами изгибы его литого тела, взмахи рук и легкие прыжки скупые, точные, черное полотно волос то и дело опасно приближается к огню, и Милошу кажется, что его папа вот-вот вспыхнет, загорится — но ему почему-то совсем не страшно.

— Будто бабочка порхает, — шепчет мама.

— Правда, бабочка, — эхом откликается Саид. Али шумно вздыхает, а у Милоша что-то случается с сердцем. Ему еще не исполнилось десяти лет, он маленький и не понимает, что именно. Но чувствует: что-то очень хорошее.

— Вот здоровый вроде мужик, а ровно дите малое лыбишься, — добродушно фыркнул Шеннон и толкнул плечом друга, который засмотрелся на маленьких черных танцовщиц.

— Точно, дите. Отца вспомнил, — честно признался Милош и тут же беззвучно рассмеялся, когда откуда ни возьмись вылетевшая Баська промахнулась и не сумела поймать бабочку. Лекарь погремел жилеткой с моллюсками и позвал расстроенную кошечку: — Баська, пошли с нами! Мидии от тебя удирать не будут!

У самого входа в грот они столкнулись с бесстрастным Джоном О’Рейли, за которым семенил Дик и о чем-то отчаянно молил врача. Как только молодой лимериец заметил приятелей, он замер, съежился, будто пытался уменьшить свой и без того невеликий рост, а Джон остановился, по-совиному склонил голову на бок и спокойно поджидал матросов.

— Плаваете с утра пораньше, юноши, похвально, — с ироничной усмешкой заговорил О’Рейли. — Как медик я всячески одобряю вашу заботу о собственном здоровье. Только придется мне огорчить вас, уж не обессудьте. Пока вас нет, кто позаботится о здоровье вашего бестолкового товарища?

— Опять пил? — хором, Шеннон — возмущенно и зло, Милош — холодно и угрожающе. Ясно все, врач застукал маленького матроса за этим делом, а тот упрашивал не выдавать его слабость друзьям.

— Я капельку... капелюшечку... Уж не серчайте... — залепетал Дик и попытался слиться с ближайшим камнем.

— Капелюшечку. До завтрака, — тихо проговорил фён и, упираясь рукой в скалу, навис над своим горе-приятелем.

— Ага, и денек сразу задался, — подхватил рыжий и подошел к лимерийцу сбоку. — А хошь, я тя, суку, сам напою, до горлышка? Чтоб, значит, до сыта? Чтоб сдох и не мучился?

— Ребята... Простите... — кажется, парень не на шутку перепугался, зажатый с двух сторон темным великаном и не слишком высоким, зато крепким и бывалым в драках нереем.

— Капитан идет, — вполголоса предупредил парней Джон, и те оставили Дика в покое. До поры до времени.

Густое синее небо над головами было девственно чистым, и только над горизонтом тянулись тонкие облака, огненные в лучах заходящего солнца. К вечеру на море установился полный штиль, и в прозрачной безветренной тишине лишь изредка слышались крики чаек да голоса матросов на палубе каравеллы. Банальный вечер на берегу, обыденная красота, к которой Фрэнсис О’Конор, еще относительно молодой, но уже опытный капитан все никак не мог привыкнуть. Сколько лет, сколько таких закатов он повидал — и очаровывался каждый раз будто впервые. Он не жалел, что женился на море. С ним каждую ночь он переживал как брачную.

Но даже старому морскому волку не чужда ностальгия. И сегодня после долгих дней ненастья капитан в компании лорда Эдварда наслаждался этим чувством, изысканным белым вином и лютней, которую неизменно брал с собой в каждое плавание.

— Поражаюсь Вашей стойкости, Фрэнсис, — заметил Эдвард и аккуратно поставил бокал на импровизированный столик из плоского камня.

— О чем Вы, друг мой? — спросил капитан и тихо тронул струны.

— Меня, безусловно, манят неизведанные земли да и, что греха таить, финансовые возможности, коими они обладают, но это моя первая долгая экспедиция. И, откровенно признаюсь, в такие вот вечера я немного скучаю по нашей родной Лимерии. С детства милые сердцу парки Лиона, чудные фонтаны в приморской резиденции Его Величества, фонари на набережной Альбена... Вы же обходитесь без них годами. Удивительная сила духа!

— Благодарю за комплимент, — Фрэнсис наполнил бокалы, и друзья чокнулись серебряными кубками. — Но, право, Вы меня переоцениваете. Знаете, сегодня мне почему-то вспомнились малые балы в охотничьем домике Его Высочества. Не в обиду будет сказано нашему королю, но брат превосходит его в искусстве устраивать столь изысканные и в то же время уютные вечера.

— О, дорогой мой, Вы не были на последнем балу летнего равноденствия, как же много Вы потеряли! — лорд Эдвард, который до того лениво опирался о гладкий валун, вдруг выпрямился и просиял. — Малиновка Мэри вернулась из путешествия по Саори, и в ее песнях появились совершенно прелестные западные мотивы. Вы только представьте себе, переливы струн арфы, светлые и чистые, а в ее глубоком голосе низкие и страстные нотки. И этот взгляд...

— Мэри неподражаема, — грустно улыбнулся капитан. — А я слышал ее в последний раз то ли пять, то ли шесть лет назад... Услышу ли вновь? — О’Конор залпом осушил свой кубок и вновь коснулся лютни, на этот раз выводя мягкую мелодию. Его друг вновь расслаблено привалился к камню, и мужчины в два голоса негромко запели.

Как упоительны в Альбене вечера,

Любовь, лионское, закаты, переулки,

Ах, лето ясное, забавы и прогулки,

Как упоительны в Альбене вечера.

Балы, красавицы, в гирляндах леера,