Мать ветров

— Страх потеряли, бабье? — презрительно скривив припухшую с перепоя морду, спросил судья. — Я вот щас кликну... — внутренний двор отозвался равнодушным копошением кур в траве и вялой отрыжкой хряка, прилипшего к корыту с объедками. Где-то на соседней улице шумели, высмеивая то ли прохожих, то ли друг друга, стражники.

— Кликай, — глухо ухмыльнулась Ядвига в платок. Скосила глаза, приметила под копытцами хряка увесистый черенок да и выхватила его из-под сонно обалдевшего животного. — Кликай, пущай весь Блюменштадт видит, как бабье тебя по заду палками охаживает.

— Чего? — чиновник вытаращил глаза, которым явно отказывался верить.

Ответом ему стала слаженная атака трех женщин. Через четверть часа он, в свою очередь, сквозь зубы выцедил обещание рассмотреть иск и выслушать показания жертвы, случайного свидетеля изнасилования и бродячей старухи Сельмы, в силу своей профессии повитухи кое-что смыслившей в повреждениях женского тела.

Послеполуденную дрему летнего леса нарушили сначала умеренно похабные песенки чиновников, а после — отборная злая ругань. Саид удовлетворенно ухмыльнулся и подмигнул Марии и Ждану. Арджуна оторвался от созерцания бумаг и покачал головой.

— Ну чего, командир? Да бесят они меня! — шепотом выпалил юноша, как только ворчливые голоса и цокот копыт затихли вдали.

— Детство в седалище покоя не дает, — прокомментировал это сомнительное оправдание эльф и вернулся к изрядно помятой пачке листов.

Очередной визит чиновников в приют Богдана не добавил воспитателю лишних морщин только потому, что Марлен покинула дом три дня назад и уехала в лагерь первого отряда. Служители короны потыкали вездесущими пальцами во все документы, морально обслюнявили «детишечек», содрали с хозяйства лишних денег «на обустройство дорог» и убрались подобру-поздорову.

Четверо теней в этот раз не стали инсценировать ограбление на дороге, потому что весной они изъяли подати до последнего медяка, а слишком борзеть не следовало. Зато Ждан, в далекой молодости промышлявший мелкими кражами, умудрился стянуть у чинуш какие-то бумаги. Так, на всякий случай. Политической осведомленности ради. И сейчас маленький отряд схоронился в стороне от дороги, дабы наверняка проследить, что чиновники убрались, а заодно политически просветиться.

А Саид не удержался от хулиганства. Покуда Арджуна выискивал среди сплетен, личных писем и повседневной цифири хоть что-нибудь полезное, его задиристый подчиненный слегка подправил положение поваленного дерева на дороге. Чиновники, завидев препятствие, послали коней в обход. Чтобы почти сразу угодить в роскошные заросли борщевика.

— Однако, — Арджуна нервно дернул верхней губой. — Отныне, согласно королевскому указу, при полной поддержке советников короны и верховного жреца, всяческие жалобы крестьян на своих владельцев попросту не рассматриваются ни местными судами, ни князьями, ни в Йотунштадте. Как вам?

Тени ответили натянутым, как тетива, молчанием. На лицах Марии, Ждана и Саида отчетливо читалось лишь одно: «Совсем охуели».

Нет, произвол дворянства по отношению как к собственным крестьянам, так и к вольным представителям низших сословий, цвел в Грюнланде пышным цветом, кажется, испокон веков. Но в относительно недавний период раздробленности страны иной раз беднота случайно обретала какую-никакую справедливость за счет междоусобных склок, а с началом объединения страны изредка жалобы достигали высших инстанций. Так, измывавшийся над своими людьми хозяин Хорька после памятного пожара был призван к ответственности, и все его владения вместе с движимым и недвижимым имуществом передали под опеку князя. Тот крестьян и дворню медом с ложечки не кормил, зато ни драк на арене, ни сожжений они больше не знали.

И что теперь — все? Живой человек становился абсолютной, безусловной собственностью?

Спустя полчаса во время привала тени бурно обсуждали мерзкий указ, и даже величественно-ледяной Арджуна горячился так, что вишневые глаза его плавились от гнева. А вскоре, судя по тихому ржанию, к ним собирался присоединиться и пятый.

— Ребята! По коням, дело срочное! — выпалил Ганс, натягивая поводья и торопливо оглядывая товарищей. — Хорошо, хоть вы здесь!

— Что случилось? — осведомился Арджуна, пока его подчиненные тушили костер и запрягали лошадей.

— В Болотище неладное. Кабы до бунта не дошло. Вдовца одного продают в Шварцбург, а четверо детей остаются. А по новому закону...

— Знаем. Нельзя жаловаться. Ну? Только из-за этого бунт?

— Оброк еще увеличили. И по слухам на местную красавицу барский племянник глаз положил. Одно к одному складывается. Что мы там сделаем, не знаю, но хоть посмотреть обязаны.

Мысли в голове Саида мелькали быстрее, чем полосы света под копытами лошади. Болотище. Староста тамошний — свой человек, давно и крепко друживший с фёнами. Еще трое-четверо преданных людей, с десяток сочувствующих. Месяц назад этого было бы достаточно, чтобы отговорить крестьян от поспешных действий. А сегодня? Отчаявшиеся искать эфемерную защиту от барского произвола селяне, которые в разлученной семье вдовца увидят первую ласточку, могут и не прислушаться к голосу разума. Да и надо ли? Не этого ли жаждали сами подпольщики — активного сопротивления с оружием в руках? Нет, все-таки вряд ли стихийную вспышку ненависти можно назвать сопротивлением.

Юноша тряхнул кудряшками, прогоняя лишние сейчас раздумья, и сосредоточился на тактике. Арджуна, безусловно, предложит наилучший план действий, но негоже слепо рассчитывать на командира, надо и своей головой думать. Итак, варианта, собственно, два: еще не началось и уже началось. Во втором случае придется сразу лезть в драку, в первом... Саид старался одновременно следить за дорогой и вспоминал расположение домов в деревне. Ни реки, ни холма, никаких особенностей рельефа, которые могли бы обеспечить им преимущество. Остается стрелять с чердаков, из скирд сена... Баррикада... Нет, баррикаду там сооружать бесполезно. Так, что еще...

… Все-таки уже началось. Опоздали.

Этот расклад, самый худший из всех возможных, Саид просчитать не успел. Впрочем, беды в том не было. Они просто увидели, как одни мужики с вилами и топорами кидались на других. Видимо, на выступление решились самые отчаянные, а нейтральных вооруженные люди хозяина быстро вынудили встать на свою сторону. Только не хватало фёнам убивать крестьян!

— Сначала — воины, — коротко распорядился Арджуна, спешиваясь. — Селян без крайней необходимости не бить. Если ранить, то просто чтобы вывести из строя. Ганс, пока мы не уберем арбалетчиков, не суйся. Всем ясно?

— Так точно, — хором откликнулись трое теней и призрак.

Мгновение, короткое, яркое, как молния. Привычные цепкие взгляды перед серьезной схваткой. Сосредоточенное лицо Марии. Боевой лисий задор Ждана. Глубокие добрые морщинки в уголках губ и глаз Ганса. Обволакивающий покоем и поддержкой вишневый взгляд Арджуны. Одно мгновение, чтобы запомнить каждого. Саид собрал лук и шагнул в сторону побоища.

Первая стрела сняла арбалетчика, наплевав на качественную и наверняка недешевую кольчугу. Вторая прошила мечника за миг до того, как его двуручник едва не раскроил надвое раненого в ногу мужика. Третью стрелу Саид послать не успел. Их заметили, и лошади противника тут же сожрали расстояние от гущи драки до фёнов.

Саид поднырнул под меч и перерезал подпругу. Вояка с грохотом свалился на землю, но оказался слишком проворным, и юноше пришлось уворачиваться от нового удара. Третий удар, вместо того, чтобы располовинить вертлявого саорийца, пришелся на круп лошади, а старый, надежный, еще горановской работы нож на две трети вошел в глаз мечника.

Краем глаза Саид отметил, что товарищи расправились со своими противниками, и впятером они бросились в эпицентр кровопролития.

Их узнали. Мобилизованные крестьяне невольно шарахнулись в сторону, памятуя о системе предупреждений и безжалостных при расправе фёнах, и эта заминка позволила сосредоточить внимание на воинах. Но их было слишком много. С ебаными длинными мечами, в ебаной крепкой стали. От одного полуторника Саид уклонялся играючи. А от трех?