Мать ветров

— Что встали, сучьи дети! Бей разбойников! — гаркнул предводитель воинов, и к мечам добавились вилы. Саид, отчаянно прикрывая собой потерявшего глаз мужика, получил ощутимый тычок зубьями в бедро. Ничего, он в свое время научился уходить даже от смертоносных палок Раджи. Уйдет и от вил.

Ушел. Вовремя. Чтобы встретиться плечом к плечу с Марией и завалить вместе очередного воина.

— Ганс! — звучный прекрасный голос Арджуны перекрыл вопли толпы, и Саид ринулся в ту сторону, где двое мечников наседали на раненого в руку призрака. Он перехватил взгляд командира, указывающий, с какой стороны кто из них пойдет на противников, успел метнуть все тот же горановский нож в крестьянина с топором... но топор опустился на шею Ждана прежде, чем его владелец рухнул на землю, захлебываясь предсмертным воем.

Им оставалось добить пятерых воинов, в том числе двоих, загонявших Ганса в угол. Саид достал одного из них прежде, чем справа что-то треснуло с мерзким, выворачивающим внутренности звуком, и мир провалился в небытие.

Суд над дядькой-насильником они выиграли, но ответчик успел скрыться из города прежде, чем его настигло наказание. Зося посоветовала Ядвиге и ее подругам философски отнестись к этой неудаче. В конце концов, начало положено.

Мурлыкая под нос одну из песенок Марлен, командир подходила к лагерю. Ближе к закату пошел теплый умиротворенный дождь, и Зося спешилась, чтобы лошадь под ее тяжестью не споткнулась на раскисшей крутой тропке, которая вела к лагерю. Ласковые капли юркими змейками стекали по щекам, по шее, за воротник рубашки, а мокрая хвоя пахла долгожданной вкусной свежестью. И только сволочной указ, запрещающий крепостным жаловаться на своих хозяев, серьезно портил приподнятое после первой удачи «Алых платков» настроение.

— Кто идет? — окликнул ее Анджей. Командир выговорила пароль, уже холодея от дурного предчувствия. Ох, не понравился ей хрипловатый голос кузнеца.

— Что случилось, Анджей?

— Беда, командир, — глухо ответил шагнувший из укрытия юноша. — В Болотище была драка воинов с крестьянами. Наши влезли. Вот...

— Не тяни. Кто погиб, кто ранен? — спокойно потребовала отчета Зося.

— Ганса и Ждана зарубили. У Саида рука сломана, плохая рана на ляжке. Мария и Арджуна еще ничего, ранены, да по мелочи.

— Ясно. Исход драки?

— Воинов зарубили, тех мужиков, какие с ними заодно выступали, сами крестьяне порезали. Арджуна старосте объяснил, где выжившие в горах попрятаться могут. Они послушались.

— Еще и внутри деревни раскол, — покачала головой командир. Всмотрелась в мокрое от дождя — только от дождя ли? — лицо подчиненного. Глядит потерянно, моргает часто-часто, силится держатся спокойно, как положено мужу и подпольщику. Мальчишка. Зося по-матерински заботливо коснулась ладонью колючей щеки Анджея и крепко прижала к себе напряженное, будто каменное тело.

Вот только у нее самой за спиною не было Раджи, чьи руки и локоны укрыли бы ее хоть на пару ударов сердца от того, что ждет ее в лагере.

— Ты верно отдал приказ. Оба приказа, — сказала Зося Арджуне после того, как выслушала его лаконичный, но подробный отчет. Разумеется, эльф, который был и старше, и во многом опытнее, чем она сама, и без нее знал об этом. Но такова уж традиция. Те слова, которые произносили сначала Кахал, потом Раджи, нынче — она.

Командир Теней кивнул, не глядя на нее, и в очередной раз тронул своими длинными изящными пальцами шею Ждана чуть выше плотно обмотанной тряпицы. Если бы не этот клочок ткани, почти срубленная голова лучника давно бы окончательно распрощалась с его телом. Голове Ганса повезло чуть меньше. Ее Шалом пришивал к телу призрака уже в лагере.

— Арджуна, Ждан был твоим непосредственным подчиненным, но... Не мог бы ты... — Зося запнулась, не находя в себе сил произнести всего несколько слов.

— Я понимаю, — остановил ее объяснения эльф. Вымученно, тепло улыбнулся ей и мимолетно поцеловал в висок. Точно так же, как в тот день, когда еще живой Ганс привез в лагерь мертвого Раджи. — Если что, зови. Я буду у костра.

Вот и все. Последняя ночь — втроем. Зося успела повидать сына, который забылся сном благодаря травам Шалома, шепнуть пару совершенно бессмысленных, но как воздух необходимых слов утешения Марии и теперь собиралась до рассвета побыть с теми, кого завтра навсегда заберут могилы. Посоветоваться о насущном, вспомнить былое. Торопиться некуда, еще часов шесть или семь до рассвета.

Третий командир Фёна медленно обошла подстилки, на которых лежали павшие, зажгла в изголовье еще две свечи, устроилась на одеяле, поплотнее кутаясь в шерстяную шаль. Здесь, в верхних пещерах, даже летом было прохладно.

— Ну вот и все, родненькие, — одними губами вымолвила Зося, ласково обводят кончиками пальцев дорогие черты. — Из нас, старичков, во втором отряде четверо осталось, в третьем — трое. А тут, в первом, теперь я одна. За всех вас. За Кахала, Горана, моего Раджи... Генрика... Уве, Вторака, Некраса... Ксану, Марека... вас двоих... Давеча нас, живых, больше было, чем покойничков. А вот уже по-другому-то. Мы знали, на что решались, когда уходили в Фён, — командир улыбнулась. Плакать после гибели мужа она разучилась. Улыбаться — нет. Раджи был бы доволен. А уж вечно смешливый Кахал — тем более. — Ганс, а помнишь, твой брат в тюрьме йотунштадтской голодал, и ты все боялся: выдюжит, не выдюжит? Он жив до сих пор, его спасли Кахал и Рашид. Их нет, тебя нет, а брат твой до сих пор живой, и дети его, и внуки... Выходит, не зря мы это, Ганс, как думаешь? Ждан, лис ты хитрозадый, ведь не зря?

Мертвые лица умиротворенно, свято белели, озаренные рыжими язычками пламени. Зося подперла щеку рукой и загляделась в них, вспоминая далекую свою молодость, первый лагерь фёнов на равнине, посреди хмурого ельника, уютные посиделки в землянке в такие вот дождливые дни, когда вдруг почему-то все бойцы оказывались дома и набивались в тесное, жарко протопленное помещение.

Самый прекрасный, самый светлый вечер. Их маленький отчаянный отряд еще не знал потерь, зато неделя прошла, как к ним присоединился Раджи. Щербатая улыбка Генрика, медовые глаза Раджи в обрамлении пушистых черных ресниц, надежная ладонь Горана на ее боку, Ганс нахально привалился к плечу Кахала, и ему, кажется, совершенно не мешает то, что первый командир заразительно хохочет. Только Ждана с ними не было...

Нет, не годится. Другой вечер, напоенный влажным запахом осени, грибов и сладким медвяным духом. Друзья, выполняя очередное очаровательно-бредовое задание первого командира, читают и обсуждают стихи, а в животе у Зоси под ладонью Раджи толкается то теплое, тяжелое, что вскоре явится в свет и получит имя Милоша. Ждан, озорно сверкая глазами, пытается приладить свой воровской опыт к толкованию очередных виршей, а после Ганс читает короткие четыре строчки так, что каждого из грубоватых, потрепанных жизнью парней и двоих девчат пробирает до дрожи, до костей, до самой середки сердца.

Ганс, ее первый задушевный друг в отряде, вообще страстно полюбил читать, едва Кахал обучил его грамоте. А как красиво, проникновенно, порой спотыкаясь на сложных словах, всей кожей ловя деликатные подсказки первого командира, читал вслух этот когда-то темный крестьянский паренек. Читал у костра своим друзьям и молчаливым разлапистым елям за несколько часов до того, как Раджи завалил Зосю на речной песок и забрал себе ее девичью невинность.

— А ты, помнится, говорил мне, что не хочешь пережить и третьего командира. Выходит, ты счастливчик, а, Ганс?

Страх скрутил Герду внезапно, с первым мгновением относительного покоя. Когда прореженный едва не вдвое маленький отряд объявился в лагере, девушка превратилась в нечто вроде продолжения рук Шалома. Заваривала травы, была на подхвате, когда чародей промывал колотую рану от удара вилами на бедре Саида, поддерживала сломанную правую руку лучника, пока ее брали в лубки. Поддерживала голову Ганса, пока Шалом аккуратно пришивал ее к шее. Сама обработала мелкие, но противные раны Марии, помогла Арджуне. Участвовала в обмывании тел, которое больше походило на очередной урок травника.