Мельничиха из Тихого Омута

Только сейчас мне стало холодно, и я поплотнее закуталась в платок и застучала зубами. Зачем судья пришел к мельнице? Подозревает Эдит Миллард в организации шабаша? А ведь он недалёк от истины. Что же вы за люди такие, покойные мельник и мельничиха? И почему вокруг вашей жизни и смерти столько тайн?

Я поднималась по ступеням, пытаясь связать воедино убийство Бриско, самоубийство Эдит, быстрое богатство и быструю нищету, моргелютов и курочек... Стоп. А при чем тут опять курочки?.. С чего вдруг я вспомнила про этих злосчастных, кем-то прирезанных, курочек?

Замерев на середине лестницы, я почувствовала, как пот выступил на висках и на лбу, потому что сквозь мерное плюхи-плюхи и храп пробился вкрадчивый шёпот:

– Цып-цып-цып... Иди сюда, цыпа. Где же ты?..

Первым моим порывом было бежать и прятаться - а куда, уже не важно. Но спустя пару секунд бежать я передумала и вытерла вспотевший лоб. Кто бы тут ни искал курочек, меня запугать не получится. Метла по-прежнему была при мне, и с чего это мне бояться кого-то, кто рыскает по округе в поисках куриц, когда я пережила моргелютов и голых ведьм?

– Кто здесь?
– крикнула я, сбегая по лестнице.

Мне послышался шорох в кухне, и я пошла туда, держа метлу наперевес.

Было тихо и темно, и я ориентировалась по слуху - шорох справа. шорох слева. Я крутанулась в одну сторону, в другую, для верности ткнув метлой.

Послышался тихий смешок, а потом кто-то невидимый снова зашептал-зашелестел:

– Где курочка, Эдит? Она моя.

Всё-таки - Эдит!

Меня снова прошиб пот, но сдаваться я не собиралась.

– Какая курочка?
– презрительно спросила я в темноту.
– Что за бред?

– Отдай курочку, если хочешь жить!..
– шёпот прозвучал прямо за моим плечом.

Я дёрнулась вперед и вниз, интуитивно увернувшись от чего-то острого, царапнувшего меня по шее слева, и наотмашь рубанула перед собой метлой вокруг себя. Полетели сбитые со стола чашки и ложки, загрохотала печная заслонка, падая на пол. Я молотила метлой наугад, и мне чудилось, что из темноты тянутся когтистые крючковатые пальцы!..

Только через минуту-полторы я поняла, что никто больше на меня не покушается, и на мельнице по-прежнему тихо, только в комнате, где спали работники, прекратился храп, и там недовольно и сонно заворчали.

Я подождала ещё, но теперь не услышала ничего, кроме плеска воды и скрипа колеса. Какие курочки?! Что тут, вообще, происходит?!.

Пошарив по столу, я не нашла ни свечки, ни кресала, и решила на этом закончить бой с нечистью - удрала к себе в комнату, потому что рядом с Жонкелией всяко было поспокойнее. Я пристроила метлу рядом с постелью, готовая вскочить в любой момент. Но мельница в эту ночь успокоилась, и больше никто не искал курочек, и в голубятне до утра не зажигался свет - я время от времени вставала и подходила к окну.

Когда утром Жонкелия прекратила храпеть и проснулась, потягиваясь и ворочаясь в постели, я сразу приступила к расспросам.

– Ну-ка, мамашенька, - потребовала я, усаживаясь на край её кровати, - рассказывайте всё, что знаете о курочках Бриско. Достали меня эти курочки!

– А что случилось?
– сон со старухи мигом соскочил, и она села в постели, угрюмо и встревожено глядя на меня.

С растрепанными полуседыми волосами, с крючковатым носом, она больше всех походила на ведьму, но я-то уже знала, что настоящие ведьмы в Тихом Омуте - вовсе не старухи с длинными носами, а юные красавицы, во главе которых стояла не менее распрекрасная Эдит.

Я рассказала Жонкелии, что произошло ночью, умолчав о том, что мы учудили с судьёй на лестнице возле голубятни, и старуха побледнела, схватившись за ладанку на шее.

– Ничего не знаю, - пробормотала она, - курицы у нас в вольере... Дома никогда не было куриц...

«Моя курочка-цокотурочка...», - вспомнились мне слова песенки, что напевал Римсби. И Жонкелия тоже говорила про цокотурочку.

– А что это за песенка такая интересная, - медленно произнесла я, вспоминая все те случаи, когда я случайно или нет слышала про эту курочку, приносящую деньги, - про курочку-цокотурочку?..

– Обыкновенная песня, - Жонкелия передернула плечами, как делала всегда, когда, по её мнению, я говорила глупости.
– Её всегда поют на свадьбах.

Щёлк! У меня в голове будто лампочка вспыхнула!

– Мамашенька, - я в порыве чувств схватила старуху за руку, - а ведь ваш сын очень любил свадьбы?

– Да, - ответила она озадаченно, пытаясь освободить ладонь из моих пальцев.

– А эту песенку про курочку он, случайно, не пел?

– Пел, - подтвердила она.
– Он всегда её напевал.

– Спойте мне её, - велела я, отпуская Жонкелию, и она сердито затрясла рукой - кажется, я слишком сильно её сдавила.

– Спеть песню?
– спросила старуха таким тоном, будто я смертельно её оскорбила.
– Нам работать надо, а не песни петь!

– Спойте, это важно, - настаивала я.
– Мне кажется, всё дело в этой песне.

– Когда кажется - опохмелиться надо, - фыркнула старуха, но запела - немилосердно фальшивя, гнусаво и с отвращением.

Слова у песенки были простыми. Они запоминались легко, так же, как и незатейливый мотивчик:

– Будем, женушка, домик наживать. Поедем мы с тобою на ярмарку гулять, Купим черную курочку себе,

И будут все завидовать и мне, и тебе.

Моя курочка-цокотурочка,

По двору ходит,

Крылья расправляет,

Меня потешает.

Зернышки просит,

Денежки приносит.

Были там ещё куплеты про покупку уточки, гусочки, а потом бычка, но они не произвели на меня впечатления. Все мои мысли были заняты этой самой курочкой, о которой говорилось в начале песенки.

– Мамашенька, - продолжала я расспрашивать дальше, - а эту песню ваш сын сам придумал?

– С чего бы?
– изумилась она.
– Да её везде поют. Каждый на свой лад.

Моя великолепная теория потерпела крах. Значит, не Бриско - автор свадебной песни, а значит, я зря надеялась найти в словах подсказку. Но всё равно эта чёрная курочка не давала мне покоя. Где же я слышала про чёрных курочек? Разве только читала сказку, где к мальчику Алёше приходила во сне чёрная курица? Там эта несчастная курятина была министром в подземном королевстве... А у нас в наличии только водяные и ведьмы... Или я ещё познакомилась не со всей нечистью Тихого Омута?