Между нами. На преодоление

В браке ночь стала моей каторгой. Я не осмеливалась отказать мужу, но и не могла высказываться о том, что именно мне не нравится. Во-первых, тогдашний Арсен бы не понял. А, во-вторых, двадцатилетняя невинная девчонка не подозревала, что у неё есть право голоса в этом вопросе. Это же такое непотребство, стыдоба — ещё говорить и обсуждать! Как-то так сложилось исторически у многих народов, что секс — это про мужское. Всё для удовольствия мужчины, а женщине остается лишь пожинать плоды, рожая потомство. Ну, по крайней мере, в моем сознании с юности укоренилась такая картина. Сейчас, да, молодежь зачастую попроще относится к запретам.

Я, скорее всего, долго буду копаться в себе, взвешивая ощущения. Всё-таки больше тридцати лет существую в этой самобытности, от постулатов которой невозможно отказаться легко и быстро. Пусть мы и живем в двадцать первом веке, где главный девиз «Кому какое дело», устои стереть не так-то просто.

Я сплю с мужчиной. Мужчиной, который определенно мне очень нравится. Этот мужчина пробуждает моё либидо. Я вдруг обнаруживаю, что секс — это не унизительный процесс, во время которого молишься, чтобы всё скорее закончилось, и ты уже отправилась в душ. И не пытаешься быть самкой стрекоз, притворяющихся мертвыми с целью избежания нежелательного спаривания с самцами.

Сегодня ночью я узнаю?, что секс — это дуэт обоюдного наслаждения. А не когда об твое тело мастурбирует другое тело. И не когда человек стремится к результату, а когда он смакует действие, добывая удовольствие в каждой секунде. На двоих — главное.

Мне страшно, я сомневаюсь — правильно ли поступаю, не пожалею ли потом? Куда приведет эта связь? Чего от неё ждать? Зачем это делать?

И вместе с тем… мне тепло. Комфортно. Боже, мне — хо-ро-шо!..

На этой жизнеутверждающей мысли хрупкое уединение нагло нарушается. Внезапно появившийся Мир склоняется, выпивая последние глотки кофе прямо из чашки в моих руках. Помогаю ему, приподнимая дно. Он удовлетворенно выдыхает, облизывает губы, убирая остатки с кожи, а потом прижимается к моему рту в коротком и практически целомудренном поцелуе. А когда отрывается, мы смотрим друг другу в глаза. Долго и внимательно. Ещё недавно я бы отвела взгляд, не выдержав открытого мужского интереса. А сейчас… я этот интерес зеркалю.

— Тебе не работу? — спрашивает немного напряженно, и я моментально считываю причину. — Отвезу, собирайся. — Нет, у меня небольшой отпуск. Недельный. — Неожиданно. Запланированный? — Можно сказать, да, — встаю, направляясь к раковине, не умею врать, поэтому избегаю зрительного контакта. Габил это явно не та тема, с которой хочется начинать утро. — Если тебе надо уехать по делам, я просто вызову себе такси, не беспокойся.

Ответом служит тишина. Я вымываю использованную посуду, помещаю на сушилку и оборачиваюсь. Подпрыгиваю испуганно, натыкаясь на стоящего в метре Ольховского. Мне показалось, он вышел из кухни, молча соглашаясь с моим предложением. Совсем не ожидала, что затаился так близко.

Пригвождает нереально глубоким нечитаемым взглядом, аж озноб по позвоночнику.

— Значит, вызовешь такси? — выдает нарочито спокойно. — Нравится усложнять, поступать по-своему? — По-моему, я как раз пытаюсь упростить. — Нет, Адель, не упростить, — всего один шаг, расстояние между нами исчезает, его руки оказываются на столешнице по обе стороны от меня, образуя некий капкан, глаза неотрывно и цепко отмечают мои реакции. — Принимать заботу и внимание ты не умеешь, это было ясно с самого начала.

Откидываю голову немного назад, отстраняя свое лицо.

Мир вроде и не нападает, говорит вполне безмятежно и ровно, но я сжимаюсь, настороженно прищуриваясь и молча хлопая ресницами. И дело далеко не в страхе — не боялась и не боюсь его. Дело в концентрации чистой мужской энергетики, исходящей от него. Она осязаема и будто заполняет собой всё пространство вокруг. И ей невозможно сопротивляться, это нечто истинное и естественное.

Да мне и возразить, по сути, нечего. Он прав.

— Но так не пойдет, Медная, — чуть мягче и тише, — привыкай, что в дальнейшем любое твоё «я сама» будет крыться моим «я решу». Если я сказал, что отвезу тебя, значит, ты в приоритете, я сам этого хочу. Не ищи подводных камней и не обесценивай себя в моих глазах. Учись принимать и благодарить, а не возражать. Или ты как-то иначе видишь основу здоровых отношений?

Сглатываю, слегка нахмурившись.

Что называется, брать в оборот. И опять верные вещи озвучивает, а у меня ощущение, будто наступаю себе на горло, безмолвно соглашаясь. Ольховский не давит, всего лишь по-мужски разграничивает роли, напоминая суть бытия в тандеме мужское-женское. Откуда ему знать, что я впервые играю в такое? И для меня подстроиться — равносильно подвигу. Вместе с тем... это невероятное чувство — слышать, знать, ощущать, что ты и есть приоритет. Волна неподдельного девчачьего восторга обескураживает. И разномастность чувств сбивает с толку.

— А как их видишь ты? — выдаю в эфир с помехами из-за разом севшего голоса.

Продолжаем неотрывно смотреть друг другу в глаза.

Мне неудобно, шея ноет, затекая в таком положении. Но если подамся вперед, попаду в полный плен, а такая близость точно не располагает к серьезным разговорам.

— Я вижу основу в доверии и искренности. В том, чтобы открыто признаваться в своих желаниях и страхах. Делать то, что оба хотят. Заниматься сексом, учитывая предпочтения обоих, — слегка склоняет голову набок и ещё больше замедляет речь, демонстрируя поведением, что не враг, а друг. — Ну и как нам быть, Медная, если я озвучил всего пару пунктов, а у нас и по ним лажа: ты тяжело раскрываешься, зажата до ужаса, не умеешь говорить о том, что внутри. А секс… Каждый раз ощущение, что растлеваю тебя. Какие, блядь, предпочтения — ты словно девственница…

— И зачем тебе такие сложности? — поражаюсь, соглашаясь во всем. — Неужели все варианты попроще закончились?

Самой противно оттого, как жалко звучит вопрос, но он вылетает раньше, чем я успеваю подумать.

Мирон убирает руки и выпрямляется. Ощущаю вспыхнувшее в нем раздражение. Серые глаза наливаются свинцом.

— Меня крайне бесит, когда женщины переходят на манипуляции. Я, по-твоему, на лбу должен написать, что мне нравишься ты, а не варианты попроще? Чтобы больше никогда не слышать странных неуместных вопросов?.. Ты сама-то не чувствуешь, как я к тебе отношусь?

Чувствую. И не понимаю, почему. Почему среди такого количества ярких женщин выбирают меня?

Спросить об этом вслух не решаюсь. Уже было такое. Он тогда не ответил.

— Раз уж у нас обоих совпали выходные, не вижу причин вылезать в город, — Ольховский отворачивается, осознавая, что разговор в очередной раз заходит в тупик. — Не помешало бы для начала позавтракать, а потом уже решать, чем займемся.

Хозяйничает, открывая холодильник и доставая продукты. А я стою на месте истуканом, поскольку не умею переключаться по щелчку, как Мир. Недосказанность зудит под кожей, которую так и тянет расчесать. Неприятно, что вновь я запорола диалог… Так глупо вышло.

Мирон помещает яйца под воду, тщательно промывает и кладет на столешницу рядом со мной. Вытирает руки и внезапно подхватывает меня под ягодицы, усаживая на поверхность чуть дальше. Как бы намекая, раз не помогаешь, то хоть не мешай, но при этом будь в поле моего зрения. Я от неожиданности цепляюсь за его шею, это длится всего пару-тройку секунд перед тем, как снова отпускает, но и мимолетного прикосновения хватает, чтобы кончики пальцев начало покалывать от контакта.

Молчим.

Наблюдаю, как режет ветчину и отправляет в расплавившееся и шипящее на сковороде сливочное масло. Затем тщательно взбивает яйца, добавляет получившуюся бледно-желтую смесь сверху, немного помешивает и накрывает крышкой. Делает всё четко и методично.