Между нами. На преодоление

Я до сумасшествия жестока, раз прерываю такой момент.

Но, Господи, я же не отказываюсь!.. Я… Мне нужна пауза. Немного времени наедине с собой, чтобы поверить в эту реальность. У неё слишком непосильный для моего восприятия разгон от черного к белому.

Мне всё ещё страшно. Какая-то часть меня осталась там — перед домом, когда Мирон ответил короткое «Да». В этом мгновении пронзительного оцепенения. И чувства непоправимой беды. Ставшего для меня полнейшей неожиданностью.

Я хочу смыть с себя эту горечь, убрать задевшие сердце осколки…

Именно сейчас, находясь в объятиях Мира, я и осознаю эту потребность кристально ясно.

— Принесешь мою одежду? — прошу, когда мужчина нехотя встает. К счастью, понимая, что это действительно важно.

— Обойдешься, — вредничает и чертыхается, задев пустой бокал, который катится по полу от случайного пинка. — Она тебе не понадобится. В ванной есть корзина с чистыми полотенцами. Можешь обернуться в полотенце. До конца по коридору и направо.

Дабы не разозлить его окончательно, и не думаю спорить. Обуваюсь и быстро испаряюсь. Легко нахожу нужную дверь, ныряя в мраморное пространство. Отмахиваюсь от мысли застирать белье и колготки, у меня в сумке есть всё необходимое. Надеюсь, я получу её хотя бы утром.

Кое-как с помощью новенькой зубной щетки закрепляю на голове сооруженную наскоро дульку. Жаль мочить волосы, на укладку которых потратила столько времени.

Наконец, горячие струи упруго барабанят по моей коже. Вверяю себя процессу очищения. Рассчитывая на то, что он протекает не только на физическом уровне. Остервенело тру лоб, намыливая лицо, будто пытаясь стереть назойливые сцены, разговоры и мучительные ощущения прошедшего дня.

Выветрить ненужное. Прибегнуть к живой арифметике: оставить только то, что «делится» на «настоящее». Раз уж приняла, что этот мужчина мне нужен.

Тщательно высушиваю тело полотенцем и потом использую его в качестве единственно доступного одеяния — как мне и велели.

Открываю дверь, делаю шаг за порог… и визжу, угодив в крепкие руки. Они подкидывают меня вверх, устраивая животом на мужском плече. Свисаю головой вниз, роняя охапку одежды и туфли, и всё ещё продолжаю брыкаться, когда по ягодицам прилетает тяжелая пятерня.

Вот тут-то я и зависаю в конкретном замешательстве, не зная, смеяться или плакать от незавидной участи.

Через пару-тройку секунд мир снова переворачивается, комната сверхбыстрым калейдоскопом мелькает перед глазами, и я оказываюсь опрокинутой на кровать с непроизвольно вырвавшимся писком. Узел полотенца на груди ослабевает, махровые полы разъезжаются, бесстыдно демонстрируя мою наготу. Пусть и небольшим зазором, но этого хватает, чтобы я смутилась: сжимаю бедра и вскидываю руки в стремлении прикрыться.

Мир перехватывает их в воздухе, затем мягко, но настойчиво заводит над головой, прижимая к матрасу. Склоняется надо мной неторопливым хищным движением, вынуждая затаить дыхание, и вдруг дует на прядку, упавшую мне на лоб. Задорно хмыкает, обнаружив торчащую зубную щетку в волосах, и тут же тянется её вытаскивать. Освобожденную шевелюру взбивает и распускает, распределяя по поверхности покрывала.

Перебирает, словно струны. Играется. Молчит. Только глаза выдают дикую заинтересованность — сверкают искринками.

И всё это в той же позе — упираясь коленями в постель и нависая в метре от моего лица.

Подозреваю, что где-то тут есть вторая ванная, потому что Мирон тоже успел принять душ. И тоже, кстати, использовал полотенце как одеяние. Единственное, намотал его существенно ниже, оставляя верхнюю часть туловища доступной созерцанию. Но я боюсь, как и прежде, опускать глаза дальше плеч. Несуразный страх взглянуть на масштабное мрачное тату, когда-то впечатлившее меня в сумраке на балконе…

Я любуюсь им, неспешно скольжу взглядом по чертам. Ловлю себя на мысли, что хочу увидеть его без щетины. И с отросшими волосами. Уверена, так он будет моложе. Ольховский красивый мужчина, теперь я могу говорить об этом со стопроцентной уверенностью, дело ведь не только во вкусах и предпочтениях, очевидное отрицать сложно. Отмечаю то, чему раньше не придавала особого значения: потрясающе правильной формы брови, изогнутые светлые ресницы, кончики которых намного светлее, чем у основания, чистая кожа, сеточки мимических морщин. Упрямые твердые губы, способные на невероятную нежность…

Но эти глаза… Они перекрывают всё. Они — настоящее зеркало. Они — поистине отражают сущность. Я видела в них и бушующее штормовое море, и грозовое небо с рассекающими его молниями, и шипящий переплавленный металл, и холодную сталь… Я вижу в них сейчас трескучий согревающий огонь.

— Странно, что у тебя нет веснушек, — тихо проговаривает будто сам себе, — ты какая-то уникальная представительница рода рыжих, Медная.

Такой смешной в своих открытиях. Улыбаюсь этому заявлению.

Но следом улыбка слетает с губ, стоит только нашим взглядам пересечься.

Я понимаю, что сегодня так и случится, Мир будет брать меня, требуя той самой вовлеченности, о которой упоминал. Отдачи. Ответных ласк. Настоящего секса, соития, растворения…

28. Степень прожарки: well done

И меня убийственно переклинивает.

Поддаюсь напору его настойчивого рта, механически прикрывая веки. В кровь выбрасывается запредельная доза адреналина, скрученного с удовольствием. Что-то внутри взывает к тактильности, и я веду ладонями вверх по мужским предплечьям, мелкой поступью добираясь до каменных плеч, шеи, затылка, на котором мои пальцы переплетаются и смыкаются.

Сама льну к нему всем телом, испытывая потребность в беспрепятственном контакте. Я сегодня пережила сумасшедший шквал, я испугалась, что больше не имею права «посягать» на этого мужчину, и я же сейчас словно стараюсь перекроить те чувства, дав свободу своим действиям. Но контакт не оправдывает ожиданий — сухой, поверхностный, потому что между нами полотенце… Не прерываю поцелуй, но непроизвольно подаюсь назад, не получая желаемого.

Это опыт, интуиция или же Мир лучше меня самой понимает, чего я хочу, но буквально через несколько мгновений все барьеры исчезают. Оба полотенца, покрывало летят на пол. А прохладные простыни принимают наши сплетенные тела.

Прошивает непривычной чувственностью, я так остро реагирую на прикосновение его члена к своему животу, что вздрагиваю неконтролируемо крупно. В пах отдаёт золотистыми нитями зарождающегося возбуждения. Если бы я не была пригвождена весом Мирона, наверняка стала бы ёрзать, не зная, куда себя деть.

Жарко. Приятно жарко.

Руки Ольховского чертят узоры на моей коже. И я беззвучно ловлю воздух припухшими губами, когда поцелуи кочуют ниже. Ощущаю их в самых неожиданных локациях, не переставая дрожать. И ярче всего простреливает от касания к бокам, будто беззащитным, но безмерно восприимчивым к перепавшему им вниманию.