Между небом и морем

Художница тем временем разложила принадлежности для живописи. Демонстративно проверила порядок: где что лежит. Взяла в одну руку палитру, в другую кисть. Ею и помахала: сначала залу под грохот оваций (тут явно собрались многие из тех, кто запомнил Ненависть по прошлому выступлению), затем Маме Ирис. Наше вам с кисточкой. И: я готова, завязывайте.

Ленту бордельмаман намотала плотно, в два слоя. Затянула как следует. Затем театрально прищелкнула пальцами.

Лунный Ирис начал погружаться во тьму. Нежный свет цветов, словно отражающих лепестками свет луны, украсил зал. Но не только лунные ирисы засияли. На тонких тросах сверху спустили хрустальные шары. Не герметичные: одна сторона приоткрыта. Внутри искрились звездчатые бутоны звездоцветов.

Дюжина шаров, более сотни бутонов — травница Фарра подготовила растения к временному переселению. Когда представление завершится, шары с звездоцветами заберут обратно, в недра горы Покоя.

«Как же красиво», — выдохнула Хэйт, ценительница прекрасного.

Идея слепой художницы пришла в голову находчивой гноме. Она-то знала, что ткань на глазах никак их ушастенькой не помешает. Но зрители этого знать не могли.

«Это обман», — неуверенно возразила тогда глава Ненависти.

«Ловкость рук… и зоркий глаз. И никакого мошенства!» — вздернула носик казначей клана.

Так художница «ослепла».

По залу пронесся ветер шепотков и ропота.

А затем зазвучала флейта.

Вал редко играл чужую музыку на памяти Хэйт. Но классику, конечно, знать был обязан. Вступление к «Лебединому озеру» Чайковского в стенах борделя… Такого здесь ранее наверняка не случалось.

Над центром появились две феечки. Воспарили ввысь, кружась по спирали, и рассыпая искры: золотые и алые. Двуцветная спираль повисла в воздухе, затем разом осыпалась вниз. На лежащую девушку в черном шифоновом платье.

Не балетную пачку: Хель выбрала длинный многослойный наряд из тонкой полупрозрачной ткани. Скорее в азиатском стиле.

Искры продолжают сиять фэнтезийными стразами: на ткани, на коже, в волосах и на маленьких рожках.

То, как плавно и изящно подымается над сценой демоница — это отдельный вид эстетики. Грация — второе ее имя, утонченность — третье.

Хэйт пишет тьму. Разверзнутые в крике рты. И жвалы, и звериные когти. Мешанину изломанных тел и россыпь пожелтевших от времени костей. Ничего из этого нет на сцене. Метафора в живописи: тьма — это страхи.

Прекрасный лик о восьми глазах ее любимицы Шерри тоже нашел свое место в одном из уголков картины. Шепчущий ужас оскорбилась бы, не включи ее хозяйка в число страхов из темноты.

Флейта играет тише, будто бы музыкант удаляется, пятится прочь от мрака и кошмаров.

Взмывает, как от внутреннего толчка, тело танцовщицы. Разлетаются рукава, а из них — множество светлячков.

Зал ахает. Флейта молкнет. Светлячки летят к звездоцветам. И те начинают петь. Едва слышимый звук усиливается — это Вал включил резонанс.

«Ла-ла-ла-ла-ла», — слышит невозможное, сказочное пение цветов зал.

На холсте появляются искорки: звездоцветы, они же — надежда.

Дрожит, трепещет, словно лист на ветру, тонкое тело Хель. Быстрые и точные движения пальцами, колыхания ткани, вибрации линий тела.

Узор этого танца кажется беспорядочным, но отвести взгляд от дрожащей танцовщицы невозможно. Тонкие пальчики словно и не воздуха мимолетно касаются, а затрагивают потаенные струны в глубине души каждого зрителя.

«Демонская магия», — усилием воли не позволяет дернуться своим пальцам и кисти Хэйт.

Ей нельзя ошибиться. Этот трепет ей предстоит передать на картине. Задача почти невозможная, тот еще вызов самой себе.

Белые искры слева и справа. Стягивают темную ткань и распрямляются партнеры демоницы: Фог и Сторм. Феи кружат над их головами, вращая волшебными палочками. Так появляются нимбы над головами мужчин-танцоров.

Ангелы — это что-то небесное? Свет и покой. Мир, ненасилие. Возможно, так оно и есть. С нормальными ангелами. Эти же — два босяка в грошовых одежках, всего и сходства с ангелами, что белый цвет. И нимбы, сотворенные феями. Крылья где-то потерялись, наверное. Истрепались о мировое зло.

Парни скрещивают мускулистые руки на груди. Время резонанса прошло, и цветы умолкают. Зато край сцены вспыхивает пурпуром и серебром. Хэйт ведь не нужна подсветка, с завязанными-то глазами. Ее несговорчивая фея согласилась на участие только ради музыки…

Искры падают на белый концертный рояль. Точную копию того, что стоит на сцене в Ла Бьен. Ради обладания этим инструментом Вал согласился дать в Ла Мьюсика двадцать концертов. Бесплатно. Казначей билась в конвульсиях, но дала добро: за золото такой рояль игроку не купить. Либо они не нашли такого способа. А они ведь старались. Всей Ненавистью. Слишком живо в памяти было то невероятное выступление Вала, за возможность его повторить они многое отдали бы.

Звучит бессмертная классика. Это больше уступка би-боям, ведь Хель способна построить рисунок танца под любую мелодию. Парням с импровизацией без бита сложнее. Лебединое озеро мирит всех: свет и тьму, ангелов и демонов.

Легендарное вращение: Хель кружит пируэты, ангелы вращаются, стоя на головах. Синхрон абсолютный. Зал взрывается аплодисментами, едва не заглушая музыку.

Мелодия нарастает, ускоряется. Набирают обороты ангелы и демоница. Врывается на сцену орчанка в боевом обмундировании, с копьем наперевес.

Вал бьет по клавишам. Замирают танцоры. Зеленокожая мчит к ним, делает выпад копьем.

Мелодия срывается в какую-то безумную интерпретацию классики и рока — все это чистым звучанием концертного рояля.

Сторм перепрыгивает через древко, Фог стелется по полу, пропуская наконечник над головой. Шторм и Туман — говорящие имена. Еще выпад, и еще: ангелы уходят от атак, даже не сбиваясь с внутреннего ритма.

Орчанку писать легко: боевая зеленая ярость, Хэйт знает наизусть ее силовые движения.

Хель исполняет соло. Танец на стыке балета и современного танца. Движения пружинистые, широкие и одновременно изящные.

По полу стелется туман, явно гномьих рук дело. Воздушный брейк-данс: и такое возможно, оказывается. Зеленокожая воительница не сдерживает себя, сыпет ударами направо и налево, а эти двое парят над землей, уходя от атак. Подставляют колени и плечи, как опору для высоких прыжков. Один — взмывает в воздух и устраивает сущее безумие, другой становится единым с туманом.