Миллион для гения
Шрифт:
Встав со своего шаткого стула, он прошелся по белому полу, исчерченному иероглифами формул. Топча их ногами, нервно ходил, бился в этих четырех стенах, а там, совсем близко, открывался другой мир, который он придумал, увидел и доказал… Его мир… Просто нужно найти язык, перевод. Нужно понять, как объяснить им ЭТО…
Внезапно взгляд упал на предмет, который всецело завладел его вниманием. Он кинулся в угол и достал оттуда старенький, пыльный футляр со скрипкой. Схватив его, вынул оттуда инструмент. Что-то подсказывало, что нашел то, чего ему так не хватало. Истина находилась рядом, она была в каждом предмете, каждом порыве ветра за окном, в каждом дыхании и мысли, и в этой скрипке тоже. Кинулся к окну,
Есть алгоритм, который понимают немногие, но есть язык, который должны знать все. Есть истина, которую не объяснишь словами или цифрами, но музыкой, нотами, сокровенным движением души. Этот язык доступен многим. Он понятен всем, потому что душа дана каждому. Она теряется, пропадает, бьется между сознанием, разумом и привычным, постылым телом. Она думает и говорит на своем языке. Но если она ведет тебя по жизни, желания твои уже совсем другие, нежели те, которые заложены инстинктами и телесными просьбами, вожделениями. Она свободна от них. Просто нужно услышать ее и найти к ней путь, отказаться или пожертвовать чем-то. И тогда она завибрирует, заиграет, как струна. Откроет перед тобой сокровенные знания и ответит на вопросы, которые совсем недавно ты даже не задавал себе! И жизнь изменится, засверкает, и не вялое похотливое тело будет тащить тебя вслед за собой, а вести, звать, настаивать и торопить. И сотворять это будет твоя удивительная душа...
Он играл, и странная, удивительная музыка исходила из его инструмента. Это были не ноты и не музыкальные фразы, бесстрастно заученные равнодушным непонятливым подростком. Не бессмысленный набор звуков, не чья-то музыкальная фантазия, хотя кто-то ее когда-то написал. Она была узнаваема, но так, как сейчас, в этой холодной пустой комнате, звучала впервые. Она говорила, и он говорил вместе с ней:
Долгий тяжелый труд, опыт мучений, творческих побед и поражений, и снова побед. И когда цифры кончились, исчерпали себя, исписались, явилась та простая и удивительная истина, и все эти формулы теперь были не нужны. Просто явилась идея, настоящая, не придуманная, не требующая доказательств, и она засверкала невероятным звучанием в его душе и звуках волшебной мелодии. Он доиграет ее до конца, но останется ли она навсегда или исчезнет, как все остальное, прочее, временное и бессмысленное… Останется! Конечно, останется и будет звучать. И станет такой же вечной, как и его душа и всех остальных в этом мире, в целой вселенной. Они не могут не услышать ее. Они должны понять! И никакие формулы больше не нужны! Точка! Переход! А за ней новый мир и новая жизнь! Вечная…
За стеной заплакал ребенок. Он громко кричал, он был потревожен непривычными незнакомыми звуками мелодии. Он не слышал еще такого, и поэтому ему было не по себе. Просто ему никогда никто не давал слушать этой музыки и другой тоже, а потому он плакал.
– Клейзмер! Прекрати сейчас же! – раздалось из-за стены.
Он не слышал, продолжая играть, словно в каком-то экстазе, а звуки неслись далеко за пределы этой закрытой комнаты – замкнутого кубика бетонной клетки. Уже с другой стороны стена начала сотрясаться раздраженным грохотом:
– Клейзмер! Прекрати хулиганить! Сейчас же перестань!!! Сумасшедший! Идиот!!! Блаженный!!!
Стены начали дрожать и изгибаться под стуками крепких кулаков, они упруго вибрировали от ударов, словно были не из прочного бетона, а из резины или гибкого пластика. Коробка его комнаты превратилась в резиновую грушу, которую теперь нещадно колотили, топтали, били со всех сторон. Сверху, снизу… Потолок стал мягким, податливым и проваливался глубокими впадинами, пол ходил ходуном, а он не замечал, продолжая играть. Потом закончил и словно прозрел:
– Вот, чего ему так не хватало!!! Этот язык доступен каждому!!!
А
из-за бетонных стен все продолжали раздаваться крики людей. Десятков людей, тысяч людей.– Ты замолчишь или нет?
– Перестань сейчас же!
– Сумасшедший!
– Безумец!
– Блаженный!
Наконец он услышал их. Изумленно огляделся по сторонам. Отставил со своего плеча скрипку. Задумался. Потом улыбнулся.
– Поймут, просто нужно немного времени. Совсем немного! Времени и сил! А они еще оставались!
Он вернулся из поездки, и Галя теперь не узнавала его. А он и сам не узнавал себя. Что-то сломалось, нет, скорее, открылось второе дыхание, и после всего увиденного он хотел работать, хотел идти к своему читателю, готов был, наконец, перейти эту чертову улицу, которая разделяла их все это время. Он стал совсем другим. Словно отобрал крылья у своего Ангела и теперь готов был сам с их помощью совершить полет на неизведанную высоту. У Петрова получилось – теперь была его очередь. Как это сделать, он пока не знал, но очень хотел этого и верил в успех. Теперь он “завелся” и остановить его было уже невозможно. Он снова писал, как когда-то раньше – теперь ничто не мешало. Писал с удовольствием, яростно отдаваясь удивительному чувству свободы. Те чертовы деньги закончились, и он был совершенно “голым”, неприкрытым перед этой жизнью с ее тяготами, невзгодами, но не обремененный ничем. И снова подходил к своему столу и писал, подготавливая себя к чему-то еще…
Галя смотрела на него изумленными глазами и не понимала.
– Мы проиграли, – как-то сказала она. – Больше надеяться не на что. Остается ждать этой чертовой премьеры. Что будем делать, Леонидов?
– Наоборот, – весело воскликнул он.
– Что? – не поняла она.
– Теперь самое время начинать.
– Я не понимаю, – ответила она, посмотрев на него с надеждой, но он больше не сказал ни слова, – я больше так не могу, я устала, – произнесла она. – Ты не хочешь позвонить тому издателю? – неожиданно спросила она. Он как-то странно на нее посмотрел, но ничего не ответил.
А он все вспоминал ту поездку, дорогу и колею, машину с табличкой “ЛЮДИ”, вспоминал глаза людей, которые смотрели на экран, поля колосящейся пшеницы, высокое небо и удивительное лето. Вспоминал, но объяснить ей этого не мог, и потому молчал. Она устало посмотрела на него и поняла, что сказать ему больше нечего.
– Все пишешь? – задала, наконец, вопрос, который он давно от нее не слышал. – Ну-ну, – подвела черту она и вышла из комнаты. Она не знала, что они будут делать завтра, на что будут жить, как будут жить. Просто, очень устала, а он ничего и не хотел объяснять. А у него теперь появилось огромное желание и силы этого второго дыхания, а, значит, он сможет все!
В карманах оставалось немного мелочи. Удивительное чувство свободы, – посмеялся он над собой. Пока не найдется какой-то выход, просто нужно занять у кого-нибудь немного денег, а там будет видно. Что может быть проще?
Он набрал номер Петрова. Конечно же, Петрова, который в этой жизни был всегда рядом.
– А, привет! – обрадовался тот.
– Привет, режиссер! – поздоровался он. – Как дела, где будешь показывать свой фильм дальше?
Петров задумался, помолчал немного, потом произнес:
– Знаешь, вчера был на приеме у Алки… Ну, Аллы… Аллочки…
– Неужели сама пригласила? – удивился Леонидов.
– Ну, ты понимаешь! Сама! Именно сама! Прочитала статью о нашем фестивале и разыскала меня. Она коллекционирует всех знаменитостей, весь, так сказать, бомонд.
– Поздравляю! – порадовался Леонидов, – теперь и ты бомонд!
– Да, уж! – проворчал Петров, – ты знаешь, сколько я потратил на костюм для этой чертовой тусовки? Больше, чем на свой фильм! Вот так! А иначе нельзя, иначе ты не в фокусе.