Мое кудрявое нечто

– Миша, пожалуйста, – мне сложно говорить, он слишком сильно сжал мое горло, – остановись, хоть ненадолго. Мне больно.

Миша странно всматривается в мои глаза и выходит, но тут же притягивает к члену мою голову. "И не вздумай сказать, что никогда не сосала, иначе я действительно сильно разозлюсь". Да, он больше никогда не поверит мне. Не стоит и пытаться сейчас говорить с ним об этом, раз все наши разговоры до этого момента прошли для него без следа. Облизываю головку, ствол, забирая его в рот насколько могу, стараясь не смотреть на этот пыточный инструмент. Но Мише этого явно мало, потому что скоро он вдалбливается членом в мое горло.

Мне плохо, больно и противно. Я не вырываюсь и не прошу его остановиться. Я просто лежу, пока он делает с моим телом все, что ему хочется. Мысленно благодарю его, когда он кончает и перекатывается на место рядом со мной. Я не знаю, как мне жить… что делать… То, что он сейчас сотворил со мной отвратительно и мерзко. Я не вынесу больше ни одного его прикосновения. Я хочу в душ, но мне больно двигаться. Пытаюсь встать, но тяжелая рука притягивает меня к гигантскому телу мужа.

– Куда пошла? Отдохни пару минут и продолжим.

– Не надо больше, – реву, – пожалуйста. Миш, я больше не хочу.

– Если скажешь мне правду, я буду нежен и тебе понравится, обещаю, – язвит он.

– Я говорила правду, у меня не было никого.

– Блин, Рит, не делай из меня идиота. Я ведь уже сказал, мне безразлично, кто трахал тебя. Но я ненавижу, когда врут, считая меня дураком.

– Я не считаю тебя дураком! – не выдерживая, истерично ору я. – И я не врала! Пусти меня! Я не выдержу больше! Дай мне отдохнуть…

***

Я взбешен. У меня на лбу надпись "Дебил" или она считает себя умнее остальных? Я был аккуратен и максимально нежен с ней до того момента когда уверился в своих подозрениях. И я до последнего ждал, что девчушка признается. Ну да, соврала. Может, испугалась, что отец узнает, чем она там занималась в детском доме. Но мне то могла бы сказать. Ну, не средневековье же на дворе? Двадцать первый век! Все трахаются. Я и не думал никогда, что моя невеста будет девственницей. Да я вообще внимания на это никогда не обращал. Я давал ей шанс сказать мне правду. Она сама не захотела. А еще сообщение от этого придурка – ее тренера, который точно не стал бы писать ей сейчас, не будь у них интима. Ему прекрасно известно, что сегодня у Риты свадьба, а значит, их отношения настолько близки, что он чувствует себя вправе писать моей жене по ночам. Нет, не просто по ночам! В ее первую брачную ночь! И раз уж она не невинна, в чем пыталась уверить меня, сильно беречь ее я не стал, не смотря на то, что опыт у нее в сексе не большой. Это точно. Двигаться не умеет, ртом работать тоже, и такая узкая, что я поначалу решил, что она сказала правду насчет своей непорочности. Но крови я не увидел, и преграды не почувствовал. А, как ни крути, у меня были целки и я в курсе того, как происходит их первый секс. И раз она продолжает врать, к тому же притворяется, совершенно не понятно для чего, я не дам ей передышки.

Поднимаюсь с кровати, беру стакан с водой со стола пухляша и выпиваю его залпом.

– Пить будешь?

Кивает головой, громко шмыгает носом. Да что с ней? Не так уж грубо я вел себя. Да, был слегка резковат, но не так, как мог бы.

– Прикройся, проветрю немного, – прошу ее и открываю длинную створку окна.

Протягиваю стакан с водой, проходясь глазами по ее телу, возбуждаясь снова. Пухляш тянется к покрывалу, садится на кровати, слегка раздвигая ноги и… Мать ее! Бедра между ног покрыты густой кровью, а под ней растекается яркое алое пятно, впитываясь в простынь и матрас. Рита опускает голову вниз, видимо чувствуя, как вытекает из нее кровь и поднимает ко мне испуганное бледное лицо.

– Пухляш, – с сожалением произношу я, – прости меня.

До меня доходит, что она кричала не просто так и, похоже, я действительно причинил ей боль, поддавшись бешенству. А еще, похоже, она не врала мне. Это я, как какой-нибудь придурошный подросток, просто не заметил, как порвал ее. Я испортил все, что так долго выстраивал. Мне никогда не вернуть ее доверия.

Несусь в комнату, набирая по дороге Романова. Ору в трубку, что везу Риту в его больницу. Пусть поднимает своих врачей. Друг дает добро, не задавая вопросов. Натягиваю первые попавшиеся джинсы и футболку. Несусь обратно в комнату Риты. Одеваю на нее трусики, вкладывая в них маленькое белое полотенце, взятое из ее ванной. Брюки, свитер. Заворачиваю ее в меховое покрывало и несу в машину. Девчушка ревет, сгибается на заднем сиденье, куда я укладываю ее, бормочет что-то о том, чтобы я не смел больше ее трогать. Все это не имеет значения. Судя по огромному кровяному пятну на ее кровати, она потеряла много крови буквально за несколько секунд, и ее необходимо остановить как можно скорее. И только это сейчас важно.

Несусь по ночной трассе, покрытой свежевыпавшим снегом. Набираю Кобаря, у него вторая отрицательная группа крови, такая же, как у пухляша. Прошу срочно приехать в больницу Романова. Леха спрашивает, что случилось, но я отключаюсь. Он приедет, я знаю это точно. Я отвечу на все их вопросы потом, плевать, как они отнесутся к тому, что я сотворил с этой девочкой.

Заношу малышку в больницу, замечая, что внедорожник Романова уже стоит на стоянке. Он ждет меня в пустом коридоре вместе с мужчиной в белом халате и двумя девушками. Это врач и медсестры, делаю вывод.

– У нее кровотечение, – поясняю им на ходу, занося пухляша в палату и укладывая на приготовленную кровать, – из… из… оттуда… я слишком резко… я причинил ей боль…

В моей голове сумбур, тело колотит. Я готов отрезать любую часть своего тела, чтобы вернуть время назад и повести себя иначе.

– Крови не было, она вылилась потом… много…

– Мих, пошли, они разберутся, – твердые руки Романова ложатся на мои плечи, и друг выводит меня из палаты.

Смотрю на закрывающиеся ореховые глаза и шепчу "Прости". Опираюсь на холодную кафельную стену рядом с палатой, сползаю по ней и бьюсь о стену затылком. Черт! Как я мог так поступить с ней? Она такая маленькая, невинная, моя мечта… девчушка, ворвавшаяся в мою жизнь и изменившая ее.

Леха появляется минут через десять. Хирург заводит его в палату. Я не успеваю объяснить ему, что произошло, но друг смотрит на меня с разочарованием в глазах. Я знаю, Леха никогда не позволил бы себе такого. Плевать. Пусть он больше никогда не назовет меня другом, не подаст руки, не скажет мне ни слова. Но он сдаст кровь для Риты, это я знаю точно.

– Мих, – Романов садится рядом и протягивает стакан с водой, – выпей.

Нет, это не вода. Тут водка, или спирт. Мотаю головой, отказываясь.

– Выпей-выпей, тебе надо.

– Я ошалел, – говорю тихо, мне надо выговориться, – не почувствовал, не поверил ей, что не было никого. Думал, на.бать хочет. А она кричала, – в глазах становится сыро, черт, я в жизни не плакал, даже когда мама ушла, не ревел, а сейчас не могу сдержать слез. – Юр, кричала, что больно, а я… я… бляяя, – смотрю на яркий свет лампы на потолке, желая ослепнуть, чтобы больше не видеть этой картины, которая лишь теперь предстает передо мной во всей своей жуткой грязи, – я же ее всю разорвал… как она теперь…

– Зашьют, и будет как новенькая…

Спокойный, тихий, размеренный голос друга отдается в ушах больным страхом. Он спокоен! Как он мог так спокойно произнести эту страшную фразу? "Зашьют, и будет как новенькая", мол, пользуйся дальше, словно машину починили, и езди, как раньше. Поворачиваю голову к нему. На лице друга не дергается ни один мускул. Оно, мать его, спокойно… Этого человека ничто не может вывести.

– Че смотришь? – он делает глоток из стакана и снова протягивает его мне, принимаю. – Самуилыч починит твою Риту, – чеканит железный человек, – а ты будешь склеивать ее.