Мое побережье

Не знаю, зачем это сделала — жест, такой нелепый, не был чем-то жизненно необходимым или уместным. Наверное, потому, что по нервам слишком сильно ударило осознанием: он уходил. Опять, глубоко в себя, так, что мог вообще не вернуться, замыкался от меня в своей излюбленной скорлупе.

Ладони легко скользнули под опущенными руками и скрылись за спиной, покуда нос уткнулся в мягкую ткань футболки с длинным рукавом.

На какую-то секунду он напрягся, а я прикрыла веки, представляя, как он ненавязчиво и ловко выпутается из кольца объятий, отстраняясь. Вот он — рывок в бездну с головой. Натянутые до звенящей тишины струны волнительного ожидания, грань, когда он вот-вот отшатнется. Как одернул парой дней назад колено, стоило мне случайно задеть его под столом. Ощущение ставшей слишком прямой спины под пальцами.

Легкий запах его геля для душа впивается в легкие, раскурочивая их. Будто старым ножом под ребра — посылка из прошлого. Далекого и недоступного.

Помню, я уже спрашивала, почему он остался в нашем городе, не вернулся в Нью-Йорк или хотя бы не поступил в частную школу в Сиэтле, ежели у Говарда «было здесь дело». Тони всегда пожимал плечами, не отвечая ничего вразумительного. Сила привычки — наверное, это якорь для многих, и даже для такого человека, как Старк.

В конце концов, его родители находились в постоянных разъездах по более привычным для них местам; дома оставались лишь Тони да Джарвис, благодаря упорству которого особняк еще не превратился в груду щепок, погребенную под свалкой пивных бутылок.

Когда он поднял руку, я замерла, непроизвольно крепче сжимая пальцы на твердой спине и ожидая мягкого, но такого определяющего толчка — и тогда я точно полечу вниз, цепляясь конечностями за выступы до тех пор, пока тело не вывернет окончательно, не расплющит по земле в последней встрече с оной. Однако ладонь опустилась на мой затылок, неуверенно зарываясь пальцами в волосы.

Горячей спиралью нечто, не поддающееся разумному объяснению, закручивалось у меня в позвонке, рассылая свои теплые импульсы по всему организму. Поверхностное дыхание приятно щекотало шею.

На считанные секунды мы почти стали теми Тони и Пеппер, которыми были какой-то год назад.

Что с нами случилось?

Я уткнулась губами в его плечо, задерживая в себе этот запах настолько, насколько позволяли легкие.

Ответ незатейливо забирался подкорку: жизнь.

***

Само по себе время оттепели — уже романтика. Она во всем: в мягком солнце, бегающих по улицам собаках, в нас.

Но, кажется, любые явления расцвета природы и сопутствующих тому радостей упрямо обходили меня стороной.

Я крутилась перед зеркалом весь вечер с лицом, мрачнее тучи, то одергивая, то приподнимая чуть выше к талии юбку, искренне не беря за ум, отчего так нервничаю, покуда картинка с изображением Хэппи по другую сторону экрана монитора методично жевала чипсы.

— Да хорошо ты выглядишь, успокойся. Только расстегни хотя бы одну пуговицу на рубашке.

Воротничок со светло-розовыми, тонкими полосами на белом фоне впивался в горло, душил, и одновременно придавал какой-то странной, с налетом на извращенность уверенности. Рука дернулась и опустилась обратно. Глупые барьеры и комплексы.

— Не слишком консервативно для дня рождения?

Я покосилась в сторону компьютера с работающим скайпом. Хэппи неопределенно пожал плечами.

— Ты всегда так одеваешься, ничего необычного.

Это задело; не то чтобы меня никогда не попрекали в излишней «официальности», однако слышать подобные вещи каждый раз было не самым приятным звуком для ушей.

Даже распущенные волосы не преуменьшали вида «хорошей и правильной девочки».

Все же одернула юбку так, что она съехала с талии, плотно обхватила бедра, и направилась к рабочему столу. Взглянув на часы в углу экрана, шумно выдохнула:

— Уже половина?

Хэппи сощурился, дублируя мои манипуляции.

— Тридцать три минуты. А что?

Вот гадство! Я опрометью кинулась к сумочке, проверяя содержимое той на наличие денег, телефона, зачем-то — наушников, мелочной чепухи, вроде помады и зеркальца, и обернулась в поисках самого главного — подарка Брюсу Беннеру, бережно утрамбованного в красивый пакет.

Звонок от него раздался в среду — за четыре дня непосредственно до праздника. Я была в очередной раз взвинчена из-за Тони, вбивающего своим поведением в мозг гвозди, и потому не с первого раза поняла, чего от меня требуют.

— Что? — нет, вопрос я расслышала прекрасно; мне показалось, я ослышалась, или рассудок сам дорисовал наиболее предпочтительную картину развития событий.

— Не согласишься ли ты прийти на мой день рождения? — повторил он почти дословно своим приятным, бархатным голосом. — В субботу, в боулинг-клуб.

— Прости, да, конечно! — я мысленно себе похлопала — с такой натуральностью прозвучала напускная радость.

Безусловно, фальшивой она не была — было не совсем располагающее для восторженных кличей настроение. Сам факт приглашения разросся в груди чем-то ласковым и пушистым, похожим на эфемерного кота, которого хотелось прижать к сердцу, почесать за ушком и зарыться с носом в теплую шерсть.

Из разговора выяснилось: отмечать восемнадцатилетие он не планировал вовсе, как и предыдущие празднества в заветный мартовский день. Не потому, что они выпадали сплошь на будние дни, кроме нынешнего, — потому, что напрочь отсутствовало желание. На сей раз запереться в комнате и не покидать ее пределов до полуночи помешал Старк, заявивший, что закатит Беннеру праздник на свой вкус и стиль, что, как известно, было чревато, ежели он откажется устраивать пусть маленькую, но тусовку.

Толпа гостей не входила в планы Брюса — он позвал только меня, Тони и Наташу. «Тихо отметим в узком кругу и разойдемся по домам», — таков был его замысел. Старк вмешался и здесь: домашнее чаепитие насильно перенес в публичное место, а затем за каким-то бесом настоял на том, чтобы провеселиться до позднего часа и снять пару номеров в мотеле на ночь — дескать, дабы ничьи плечи не обременял груз ответственности за дорогу от Сиэтла до Маунт-Вернона, и каждый смог со спокойной совестью пуститься во все тяжкие. Последний поход в клуб был жив в моей памяти плохо, однако желания напиться и уйти в отрыв не наблюдалось. Не из страха тяжких последствий похмелья. Просто не хотелось.

Отговаривать Тони представлялось занятием бесполезным, и Брюс смирился. Впрочем, почему смирился? Он ведь не был такой крупной занудой, как я, и не имел ничего против незатейливого веселья в компании самых близких друзей.

А теперь внизу, в половину восьмого вечера, меня должна была ждать Наташа на машине — отправиться в долгожданный путь к боулинг-клубу. И я безбожно задерживалась.

— Хэппи, — я наклонилась к ноутбуку, готовая закрыть все вкладки и захлопнуть крышку. — Без обид.

— Пиши мне, если будет скучно! — прозвучали последние слова, прежде чем экран бесповоротно потух.

Пиши; конечно. Я подхватила подарок и вздохнула, последний раз замирая перед зеркалом. Неужели я в глазах посторонних и впрямь такая заноза, чья жизнь идет с весельем в параллелях, которым никогда не суждено пересечься?

Пуговицу все-таки не расстегнула.

Кажется, я безнадежна.

Шарф обматывала вокруг шеи уже на улице, спеша в распахнутом пальто к серой иномарке, прибывшей строго в назначенное время.