Мои были

Мать казалась мне сильным человеком и что она никого и ничего не боится. Она была острой и злой на язык, всегда давала достойный отпор оппонентам, невзирая на лица. А поскольку она истово работала в колхозе и это ее качество отмечали многие, то ее вынуждены были уважать, хотя кто-то относился к ней с неприязнью, а то и с ненавистью. Особенно те, кто мало, неумело и лениво работал, и кому часто делали замечания за плохо сделанную или за неорганизованную работу. По такой части и мне приходилось попадать под ее жесткие действия. А однажды я не выдержал и в глаза ей бросил: "Твой отец был помещиком и никого не жалел, так и ты тоже не довольна". За такую реплику я ожидал ремня с пряжкой по заднице. Не последовало. А уже в спокойной обстановке она мне рассказала о своей детской жизни и о том, что в то время главным было накормить, одеть и обуть детей так, чтобы они были здоровы и работоспособны.

А при жёстком столкновении с оппонентами она давала отповедь. "Я как встану на порог и покажу вам всем пирог (вагину)", после чего оппонент поспешно уходил.

К нам в деревню довольно часто приходили из "Вятлага" эвакуированные из западных районов СССР люди с целью поменять свои вещи на продукты - молоко, картофель, овощи.

Ко мне подошла женщина и предложила инструмент - перочинный нож, где кроме него, закреплены несколько других рабочих органов - нож, шило, штопор, ножницы, и самое главное- алмаз, инструмент для раскроя и резки стекла. Это очень редкий в то время и очень нужный в деревне инструмент. Мне назвали, по моему мнению, смешную цену - два ведра картофеля. Я, не раздумывая, немедленно вытащил требуемое количество картофеля. Но откуда-то появилась мать и запретила нашу сделку. Женщина попыталась объяснить о ценности инструмента, а я убеждал её в том, что это не только в деревне, но и в округе очень нужный инструмент. Но доказать я ей ничего не смог, так как был мал ещё ростом - мне было около одиннадцати лет. Мать не стала никого слушать. Дело сорвалось, и женщина ушла. Прошло время. Неистовость и злоба у матери прошли, и я объяснил и доказал ей, какую она совершила ошибку. Она поняла и попеняла мне, что я недостаточно чётко убеждал её в покупке инструмента, и искренне пожалела об этом. Но близок локоть, да не укусишь.

В деревне зимой не было такой страды, как весной, летом и осенью. Колхозники занимались обработкой и хранением зерна, овощей, льна, конопли, содержанием и кормлением конского поголовья и молочного стада, вывозкой зерна и продуктов животноводства, а также ремонтом транспорта, сельскохозяйственных орудий, конской упряжи и другими подсобными работами.

Прошла первая военная зима, наступила весна, а с ней и полевые работы. Теперь надо было выполнять тот же самый объём работ, как и год тому назад, в условиях отсутствия наиболее сильных работоспособных людей и при отсутствии многих, забранных на войну коней. Возросла нагрузка на всех людей, лошадей. Женщины теперь остались в колхозе и дома главной силой, и вся ответственность и работа и забота за всё хозяйство колхоза и за личное хозяйство легла на них.

Мать брала пару лошадей, сбрую, плуг, и мы запрягали двух наших лошадок цугом в плуг и ехали пахать землю в поле. Задача матери состояла в том, чтобы отрегулировать плуг, по возможности так, чтобы он при движении за лошадьми не падал даже без поддержки, и когда пахарю легче управлять им, а моя задача была в том, чтобы постоянно следить за состоянием лошадей, управлять ими, подгонять их, если ленятся, накормить и напоить их. Оплата труда матери была сдельной, а моя - повременной. За выполненную работу в колхозе сначала записывали трудодни в соответствии с количеством и качеством сделанной работы, и за которые в конце года что-то выдавали из произведённой продукции, нужно сказать, совершенно недостаточной для нормального проживания в деревне людей. Рабочий день продолжался с раннего утра до захода солнца с перерывом на обед и двумя небольшими перерывами до обеда и после него. Личное хозяйство в это время было пущено на самотёк.

А вечером, после работы в колхозе матери нужно было заниматься со своим хозяйством, а именно подоить корову, накормить свинку и кур, приготовить какой-нибудь ужин, да ещё заниматься малолетней Верой, которая весь длинный день была предоставлена себе самой. Ухаживать за малолетними детьми практически было некому, так как все способные что-то делать люди были заняты работой в колхозе, а неспособные оставались в домах и не выходили наружу. Сейчас к стыду своему или ужасу, не могу вспомнить, чем и как занималась сестра Вера в те дни, когда мы работали в поле, и как она росла. А я, приходя с работы, раздевался и падал на металлическую кровать, тогда не хотелось, не есть, не пить, а только завалиться и поскорее уснуть глубоко. Но хорошего сна не получалось, потому что ноги после долгого хождения по полю в промокших лаптях, а иногда босиком, ночью начинали невыносимо болеть, и уж тут было не до сна. Я вскакивал, как очумелый и начинал бегать по комнате до тех пор, пока боль не утихала.

Проходят десятки лет, а вот такая зараза, как боль в ногах иногда приходит ночью, а конкретно после того, как я поработаю физически интенсивно, или пройду значительное расстояние по ровной или неровной местности и я, чтобы прекратить боль в ногах, вскакиваю с кровати и бегаю и кручусь в комнате. Бывали и такие случаи, когда я со своими нервозностями в постели, во сне ногами бил жену Нину в задницу и передницу, что опасно для её здоровья. Бег и кручение помогают, боли в ногах отступают, видимо потому, что кровь приливает в нижние конечности в большем количестве.

Утром мать вставала очень рано, если нужно было, то топила русскую печь, готовила небогатое и нехитрое питание на весь день, а я выгонял корову на божью волю добывать себе самостоятельно питание, задавал корм курам и свинке, после чего мы отправлялись в поле на работу, предоставляя сестру Веру самой себе. Такая работа в колхозе и забота в домашнем хозяйстве продолжались весной, летом и осенью.

Толком отдохнуть можно было только тогда, когда была дождливая погода, которая не давала возможности работать в поле и на лугу во время обработки поля и на уборке урожая. Но и в непогоду надо было заниматься домашними работами, такими как сбор грибов, ягод, съедобных трав и кореньев, и это было большим подспорьем для всех людей в те времена.

Весной готовили и обрабатывали поля, то есть убирали сорняки, пахали и бороновали почву, сеяли зерновые и зернобобовые культуры, овощи, сажали картофель. Не обходилось и без курьезов. При весенне-посевной кампании в колхозе часто присутствовал посланный властями уполномоченный надсмотрщик, который вёл наблюдения за весенними сельскохозяйственными работами. Его задачей было то, чтобы заставить сеять и садить по тому предначертанию, которое придумала власть. Но погода, будь она неладна эта погода, которая не подчиняется никакой власти, она свободна, и что хочет, то и творит. После относительно тёплой погоды наступил холод. А в высшей власти в это время запланирован посев зерновых. Колхозные деды доказывают, что с севом можно погодить, так как у них был опыт, и они знали, что зерно нужно сеять в тёплую землю и урожай вырастет. Но твердолобые начальники не обращали внимания на дедов и их опыт и заставляли бросать в мёрзлую землю зерно. Всходы были, но слабее, чем там, где зерно было посеяно позднее, но в тёплую землю.

Работа летом заключалась в уходе за посевами, уборке сорняков, заготовке кормов для лошадей и для коров и свиней. А осенью нужно было убирать урожай, и эта работа продолжалась до глубокой осени и даже до снежного покрова. В первую очередь убирали урожай зерновых, обмолачивали и очищали зерно, потом сушили и сдавали государству. Сдача государству заключалась в том, что приготовленное и кондиционное зерно временно помещалось в колхозное хранилище, так как везти его не было достаточных средств. Все средства были использованы на уборке урожая, а это было главным делом. Это понимали и твердолобые большевистские руководители. Зерно вывозилось из глубинки на пристанционные хранилища тогда, когда освобождались транспортные средства в колхозе.

Осенью мать взяла меня с собой жать рожь. Но я не знал этой работы, и не умел её делать и сказал ей об этом, на что она резонно ответила, что эта наука не хитрая и научиться ей можно быстро и с такими словами вручила мне серп для ручной жатвы зерновых колосовых. День я проработал вроде бы нормально, но производительность моя была очень низкой, и мать мне сделала замечание о том, что работать надо всё-таки побыстрее, нажинать побольше ржи и заработать побольше трудодней. В другой день я попытался работать побыстрее и второпях серпом порезал себе левую руку. Ну и что же? Наказание в виде кулаков матери по моей заднице на месте и медицинская помощь в виде разорванного платка, послужившего для перевязки раны и упрёк: "Не симулируй и не занимайся членовредительством, потому что ты не в лагере, где этим занимаются заключённые, а ты пока не осуждён и считаешься свободным человеком

Нам казалось, что мать мало заботилась о нас, своих детях, держа нас в спартанских условиях, и принуждала нас заниматься посильными делами без лишних отдыха и перерывов. Себе она тоже не давала лишнего покоя, праздного ничегонеделания, и всегда находила какое-нибудь нужное, полезное для хозяйства дело и старалась хоть как-то и что-то сделать для нас и для себя, чтобы меньше донимали голод, холод и, по возможности, легче пережить плохие, лихие времена. Приведу пример. В хозяйстве пока есть дрова. Часть них мы заготовили весной в отведённом участке леса, а часть я в зимнее время в лесу заготовлял и привозил домой кряжи, которые мы разделывали на пригодные для отопления дрова. Мать видит иногда, что я свободен, бездельничаю и дает задание запрячь коня в дровни, ехать в лес, заготовить кряжи из сухостойного дерева или из березы, погрузить и привезти их домой. Работа мне знакомая, выполнить я ее могу, хотя она не из легких, а лень моя родилась раньше меня, и не охота мне делать эту работу и считаю ее пока ненужной. Я пытаюсь доказать это, но бесполезно. Сдаюсь, иду и выполняю что нужно