Москва, Адонай!

И взял Авраам дрова для всесожжения, и возложил на Исаака, сына своего…

Михаила впустили в палату. Он поддерживал жену как умел: целовал пальцы и гладил по щеке, твердил что-то, не стесняясь присутствия всех этих белоснежных людей, вошедших в их обнаженный, распластавшийся на кушетке мир.

В Надином случае – при ее слабом сердце и повышенном давлении – было необходимо сократить процесс родов и либо сразу раскрыть лекарственными препаратами шейку матки, либо моментально приступить к кесареву сечению, однако ситуация усложнилась преждевременностью схваток, так как они в свою очередь требовали совершенно противоположных действий. Несколько сбитый с толку акушер-гинеколог сказал, что нужно попытаться удержать недоношенного ребенка внутри: шейка Надиной матки была закрыта, поэтому еще оставался шанс избежать преждевременных родов.

Врач поставил капельницу с магнезией, сдерживающей схватки. Михаила спровадили из палаты. Магнезия не помогала, и схватки продолжались всю ночь. Дивиль слонялся по фиолетовому коридору, шагал по блестящему линолеуму, потом снова возвращался в палату и снова начинал мешать врачам, пока они не перестали его впускать. Утром, когда шейка матки все-таки раскрылась и стало ясно, что придется рисковать, врачи начали подготовку к кесареву сечению.

Помимо акушера с медсестрой, присутствовал терапевт и анестезиолог. Наде побрили лобок и поставили клизму. Анестезиолог попросил женщину приподняться, ввел катетер, потом ее снова положили на кушетку, обработали живот дезинфицирующим средством и установили ширму, чтобы женщина не могла видеть процесс операции.

После разреза началось кровотечение: оно оказалось слишком сильным, кровь не сворачивалась. Врачи использовали заранее подготовленную свежезамороженную плазму, но остановить кровотечение так и не удалось. Супруга погибла.

Ребенка удалось спасти: когда врач вытащил пугающе крохотное тельце, малыш даже не заплакал – только тихонько пискнул и замолк. На следующий день провалившийся в тишину Дивиль стоял в отделении детской реанимации и смотрел на своего сына через прозрачные стенки кювеза, похожего на сосуд из кунсткамеры.

К тщедушному младенцу, весом один килограмм четыреста двадцать граммов, были подведены провода и датчики. Михаил назвал его Родионом, но никому об этом не сказал – это была его маленькая тайна. Впрочем, ему больше некому было говорить об этом.

Дивиль купил точно такой же вишневый гроб, какой был у Полины, и организовал все необходимое для похорон жены. Атмосфера кладбища, ставшая уже привычной, воспринималась механически – одними безучастными глазами. Казалось, еще совсем недавно он смотрел на уползающую крышку гроба, похитившую Полину из его жизни, и вот теперь тот же вишневый цвет лакированной доски снова избивали горсти черной земли, будто тот же самый ящик, проглотивший дочь, вернулся теперь за женой.

Скоро вернется и за мной.

Родион умер через неделю, врачи так и не сумели его выходить – все только говорили какие-то умные слова и разводили руками, а Михаил лишь кивал. Он никого не винил.

Явление II

После необычного знакомства в подмосковной гостинице Арс напился только раз, «отцедив немного лишнего в одну профурсетку», как он выражался, но на утро после очередной вечеринки с Сарафановым стало особенно тошно. Актер лежал рядом с обнаженным недоразумением, похожим на расфуфыренную бухгалтершу с претензией на элегантность, пытался вспомнить, как и когда его угораздило пристроиться к этой пылкой даме с волосами, выкрашенными в цвет «древнеримская проститутка», смотрел на разъехавшуюся в стороны грудь с огромными – размером с распахнутую пятерню – сосками, на холеный, но уже одрябший живот, который вздымался от частого дыхания. Все силы Орловского были сейчас направлены на попытку вспомнить, сколько он накануне выпил, чтобы оказаться в объятиях этой размалеванной бабищи, лет пятнадцать назад, вероятно, очень сексуальной и эффектной, но теперь слишком похожей на постаревшую порно-актрису начала нулевых или даже конца девяностых. Натура Арсения требовала чего-то большего – того, что он только недавно начал смутно ощущать, как будто резко сделавшись вместительнее и сложнее, чем был прежде. Орловскому казалось, что он перестал быть собой, будто последние несколько лет он сливается в одно целое с Сарафановым, то есть, что Николай вовсе не его друг, а лишь животная его часть, ненасытное и первобытное естество, какое-то персонифицированное в реальной жизни альтер-эго, вобравшее в себя все самое деструктивное и порочное, что кроется в личности самого Арсения.

Со временем Лика сообщила, что подруга беременна. Только после этой новости актер перестал бояться пустоты собственной квартиры: теперь он чувствовал потребность в одиночестве, тянулся к тишине. Актер с усмешкой говорил иногда, что забеременел вместе «с ней» и тоже носит в себе ребенка. Сарафанов не унимался, как будто не хотел отпускать: каждый вечер пытался вытащить Орловского на очередные «культурные мероприятия», провоцировал на «беспорядочный коитус» или «безобидную пенетрацию на полшишечки». Он даже как-то завалился к Арсению домой с губастой проституткой (без предупреждения и с деловым равнодушием, как почтальон). Арсений с трудом отбился, даже кинул башмак в щель приоткрытой двери – попал то ли в шлюху, то ли в Сарафанова. Николай покрыл друга добродушным матом и пошел тискать свою спутницу где-то в подъездном полумраке, а потом шастал под окном мартовским котом и горланил какую-то околесицу с коньячной фляжкой в одной руке и с проституткой – в другой.

В свободное от репетиций время Орловский слонялся по улицам, просиживал скамьи в парках и рассматривал молодых мам с колясками. Оборачивался на гуляющие семьи. Просыпался каждое утро как-то рвано и торопливо, точно спал на карнизе высотного дома над шумной улицей: казалось, порыв ветра срывает его одеяло с босой ноги и несет вниз к крохотным светофорам, маленьким трамваям, шмыгающим туда-сюда с гудением стрекоз, к похожим на разноцветных тараканов автомобилям, теснившим друг дружку вдоль белой разметки – актер вздрагивал, поджимал ноги, потом хватал телефон, надеясь найти непрочитанное сообщение от Лики, пока в первый понедельник октября, наконец, не получил от нее: «Она родила. Мальчик, 3856».

Набрал номер, но Лика сбросила. Так повторилось несколько раз, после чего он написал сообщение с вопросом об имени ребенка. Лика ответила только вечером: «Забудь о них! Я же просила!». На следующий день снова пытался дозвониться, но длинные гудки неизменно обдавали холодом и безразличием. Вызвал такси и поехал к ней домой. На дверях подъезда висело объявление:

Уважаемые жильцы, суки, отродья, нелюди, убедительная просьба закрывать входные двери между этажами, лифты боятся сквозняков! Жильцы, не внесшие взносы на озеленения прилегающей к дому территории, ПОГАСИТЕ ЗАДОЛЖЕННОСТЬ!

Поднялся на лифте. Несколько раз позвонил – дверь осталась неподвижна: от вида закрытой двери всегда веет чем-то жестоким, холодным и очень одиноким. Тишина подъезда усиливала это ощущение. Арсений чувствовал себя взаперти. Актер гулко пнул дверь ногой, на минуту одиночество и безмолвный холод рассеялись, но вот подъездное эхо стихло, непроницаемая тишина вновь сгустилась, она обволакивала и схватывала, как янтарь. Орловский поежился так, словно оказался в склепе. Стал ждать. Простоял в подъезде около двух часов. Запах спертого и пыльного воздуха забил грудь: актер не хотел упустить свою бывшую, поэтому отлучился только один раз, вышел на подъездный балкон, чтобы справить нужду. Внимательно смотрел на струю, на растекающееся под ногами пахучее пятно, с удовольствием ощущая в руке приятную тяжесть своего теплого мужского тела. Застегнул ширинку, вернулся к лифту. С нетерпением прислушивался к его скрипу. От прокуренного воздуха заболела голова.

Пропустил мимо себя несколько сгорбленных пенсионерок с авоськами, пару хозяев с собаками. Наконец дребезжащие двери распахнулись и на площадку вышла Лика – выставила перед собой сумочку и засунула в нее руку, как в чулок. Не могла его видеть – актер стоял у стены. Все никак не удавалось найти ключи, поэтому поставила сумку на поднятое колено и рылась внутри, пока стальная связка не звякнула. Лика вставила ключ в замочную скважину.

– Привет, Лик.

– Мама! – женщина вздрогнула и выронила сумку на пол.

– Скажи спасибо, что с криком не подкрался.

Лика протяжно выдохнула:

– Арс, из ума выжил?! Чуть Богу душу не отдала, придурок!

Орловский подошел ближе и взял за рукав:

– А теперь ответь на вопросик один… скажи, я на мальчика похож? На студентика сраного, нет? В подъезде жду, как школьник… Что за блокада? Почему трубку не берешь?!

Женщина отвела глаза и открыла дверь.

– Не злись, проходи лучше. Поужинаем вместе, заодно и поговорим.

Арсений шагнул в коридор следом за ней и начал раздеваться.