Москва, Адонай!

Архангелы

(шепчут за окном)

усталые пальцы хватаются за воздух как за твердь подбо-

родка

призрачные полупрозрачия

косматая варит свою густую похлебку

ржавый раструб косноязычия

рожденные в вишневом сиропе брызги длинных междометий-

заклятий

отсеченная плеть пуповины сиплыми скоморохами пятится

на попятный

взогретые недра скрытых за копотью истин

в фиолетовом облаке небесных рытвин

и смоквы обезвоженной сущностью безводятся на беззвездье ясность тусклого стекла режет запястья с трубчатыми венами в профиль пружина чеканной оторопи и воспаленных сухожилий печати гортань зобатого султана-маразматика ушная раковина преисподней опухоль и прелый дух земельной утробы плющится шипит громыхает распавшийся на молекулы костяк безжизненности брюхатится в трясине раскрепощенной расплаты полиэтиленовые струпья голубой дрожащей сцепки двухаршинные ореолы рукопожатий перекрестья расщелин вера ты все напутал распятие на распутье рассеченной бровью кровавится кончик пальца заплатанный сечь-картечь суглинистых проклятий озарение сплетения и вековые шрамы в колокольном трепете набатном пропитанные ядом щели-выщерблены разорванный свиток перипетий переплетий на глубине ладони и в глазном яблоке отметки сучьи бычьи желтое междуречье и зыбкая глина заклятий чешет за гривой у конюха нечисть

Явление II

Московское центральное кольцо Вагон №…

(Обволакивающая беспросветность за окном – распахнутая мгла. Навязчивый скрип, вагон покачивается и вздрагивает, чуть потрескивает, как стиснутый в давилке орех, скользит сморщенным обмылком. Колеса продолжают постукивать о рельсовые стыки, хотя Сизиф снова не видит за окном ни неба, ни земли – ни единого контура. Один только мрак. Люминесцентная лампа над головой брызжет дребезжащим электричеством, хрипит, вымучивает, плюется шизофреническим светом. Сизиф и какой-то незнакомый мужчина сидят на соседних креслах).

Незнакомец. Уважаемый, (внимательно оглядывая Сизифа), а вы почему весь в дырдочку? Это кто вас так любезно укокошил?

Сизиф. Так… (отмахивается.) Прохожий один… шилом поцарапал. Не берите в голову, пустяки.

Н е з н а ко м е ц. Ясно, ну, дело-то житейское, конечно.

Да свадьбы, как говорится… Хе-хе (покашлял в кулачок.) Я вот вообще последние десять лет жизни овощем в кровати пролежал, с ума совсем спятил, срал под себя, а это, знаете ли, неприятно…

Сизиф. Да, это определенно неприятно…

Незнакомец. Зато щас хоть бы хны. По мне вот, например, видно, что я перед смертью под себя ходил? Подумали бы, не скажи я сам?

Сизиф. Нет, никогда бы не подумал, у вас очень даже интеллигентный вид. Опрятный такой. И запаха нет совсем.

Незнакомец. Ну вот видите… а я целых десять лет ни «бе», ни «ме», только лежал, глаза в кучу, слюна на бок, простынь в говне, если мать с сестрами не поспевали… В общем, ужас, да и только. Не квартира, а кишлак, словом.

Сизиф. А что с вами случилось?

Незнакомец. Может на «ты» уже перейдем? (не дождавшись согласия Сизифа, переходит в одностороннем порядке.) Вот, представь себе, выхожу я, значит, из своего дома, шагаю преспокойненько по виа Карло-Альберто, понимашь, не трогаю никого, январь, небо ясное, а тут вдруг бац! (незнакомец смачно шлепнул себя по коленке – этот залихватский шлепок по колену напомнил какого-то очень неприятного человека, но Сизиф не мог вспомнить: кого именно.) Смотрю, извозчик лошадь лупит, лицо краснющее, черт пьяный… как с цепи сорвался, бешанай.

Сизиф. Ну, а тебе-то дело какое? Ну и пес с ней с лошадью, чего ты?

Незнакомец. Так жалко стало… Истязает бедолагу кнутом… и по бокам, и по глазам, знашь – ни дать ни взять, как у Достоевского… я в ту минуту так и подумал сначала, ну в точности ведь, думаю, как у Достоевского картина… а потом уже не до Федора Михайловича, смотрю на это все, сначала с безразличием, так, между прочим, а потом как кольнет, как сожмется все внутри… я даже вскрикнул, за голову схватился и зарыдал на всю улицу… До сих пор не по себе становится, как вспомню…

Сизиф. Так, а чего ты не помог-то?

Незнакомец. Да в смысле, не помог? Я подбежал и обнял ее, чтобы больше не бил…

Сизиф. Ну а чего с ума-то спятил потом? Все правильно вроде бы сделал. Зря обосрался потом.

Незнакомец. Так я уж не мальчик был тогда по годочкам, жизнь почти прожита, пятый десяток разменял, почитай, а я ведь только и делал, что распинался: сострадание, мол – ни в кукиш вообще, навроде мошонки… За проявление слабости… Всему миру и вещал об этом, заладил кукушкой… а в ту минуту понял: ну, думаю, дело дрянь, батенька… никакая вовсе это и не слабость, а может быть, лучшее, на что я… а главное, винить-то некого: тоска. Все-таки дрянная штука – жизнь, скажу я тебе, мой русский друг…

Сизиф. Ну да, я бы тоже после такого под себя срать начал… В любом случае, нервный ты мужик… Эмоциональный. Сектант что ль?

Незнакомец. Нет, философ.

Сизиф. Как зовут-то?

Незнакомец. Фридрих.

Сизиф. Меня Сизиф. Так ты немец, что ли?

Незнакомец. Ну да.

Сизиф. Никогда бы не подумал.

Незнакомец. Почему?

Сизиф. Выговор у тебя какой-то вологодский.

Незнакомец. Ну знаешь, у тебя рожа тоже на русака не тянет, да и имечко под стать…

Сизиф. Да, есть такое… Бывают в жизни странности, ничего не скажешь.

Незнакомец. Вот и я о том…

(Сизиф повернулся к окну, посмотрел в надежде, что пейзаж изменился, но сумеречная пелена стояла все тем же беспросветным занавесом. Разве что сейчас мимо поезда еще пролетали искаженные от ужаса призрачные лица, раскрытые рты, пустые глазницы, немые и сдавленные крики – Сизиф пытался понять, где он находится).

Сизиф. Ты не в курсе, что проезжаем? Судя по видам из окна, вроде в Люберцах… Странно, раньше МЦК там не проходило, только через «Угрешскую», если…

(Незнакомец не ответил)

Сизиф. Ты сам-то куда двигаешь вообще?

(Незнакомец промолчал)

Сизиф. За рулем, по-моему, псих какой-то сидит… странно едем, больно уж быстро все мелькает за окном, разогнался, придурок… а может, нажрался просто машинист, скотина… без остановок вообще летит, сатаноид…