Моя Америка
Шрифт:
Макчесни нас ненавидел. Когда мы засыпали, он подходил и обливал нас холодной водой. Если ему вдруг встречался один из нашей тройки, он отправлял его многократно маршировать вокруг учебного плаца. Он заставлял нас мыть отхожие места зубными щетками, рыть канавы, убирать снег, драить полы.
В новой группе, куда мы попали, большинство были белыми подростками из южных штатов. Сидеть за одним столом с черными или спать в одной с ними комнате было для них неслыханным позором, не говоря уже о том, чтобы пить воду из одного крана.
Макчесни также был родом с Юга страны и считал, что настоящими солдатами могут быть
Один из этих парней хвалился, что его дедушка имел привычку по субботам пороть негров. Другие говорили, что готовы поджечь все школы, лишь бы не учиться имеете с неграми. Многие очень гордились тем, что их родственники были членами ку-клукс-клана.
Помниться, Большой Майк, как мы звали Макчесни за глаза, вывел всю нашу группу на снег и заставил маршировать в течение часа. После этого нам дали бумагу, ручки и заставили писать: «Когда-то я расстраивался, так как у меня не было ботинок, пока не увидел человека, у которого не было ног». Затем мы должны были повторять эту фразу, стоя по стойке «смирно». Двое из нашей группы упали в обморок. Когда они пришли в себя, Макчесни обругал их крепкими словами и отпустил в барак.
— Адамс! — последовала команда инструктора.
— Слушаюсь, сэр!
— Шаг вперед!
Я вышел из строя и встал перед Макчесни.
— Адамс!
— Да, сэр!
— Ты полный болван!
— Так точно, сэр!
— Ты думаешь, я не знаю, что ты и твои идиоты Датиллис и Абнер делают за моей спиной? Лезете без очереди в столовой, смываетесь с построения, заводите ссоры с другими солдатами.
Я молчал.
— Мне думается, что вы, белые парни с Юга, — обратился он к
группе, — должны обратить внимание на этого черного типа. Он отработал двойное наказание согласно параграфу 15 — по шесть часов каждый вечер. И не жаловался. Я поручал ему и двум другим типам самую плохую работу, но они не жаловались. Они никогда не писали жалобы на меня. А вы, родившиеся в южных штатах, вы должны быть образцовыми солдатами, а вместо этого только ноете и на все жалуетесь!
После этого наши отношения с Макчесни улучшились. Он подобрал для меня, Абнера и Датиллиса более легкую работу и стал благосклонно относиться к нашей компании.
Наконец наше обучение подошло к концу. Нам присвоили звания капралов и объявили приказ о назначении в части. Наиболее грамотные парни попали в школы, где готовили специалистов по компьютерам и ядерному оружию. Но подавляющее большинство солдат, не окончивших школу до армии, были направлены на военно-воздушную базу «Билли Митчел» неподалеку от Нью-Йорка. Там они стали военными полицейскими, поварами, шоферами, ремонтниками.
До получения назначения я был переведен в другую казарму в ожидании вестей из Пентагона. В этой перевалочной казарме было много белых родом из южных штатов. И я оказался единственным черным во всей группе. Белый солдат из этой группы сказал в моем присутствии, что никогда не отдаст своих детей в школу, куда ходят ниггеры. Как только я услышал слово «ниггер», я тут же бросился на него с кулаками. Его друзья повалили меня на пол и стали избивать. Я все же умудрился вырваться,
схватил стальной прут и выгнал их на снег. Если бы я поймал кого-нибудь из них, то, наверное, сел бы потом в тюрьму.После случившегося я собрал свои вещи и, прежде чем приступить к службе в Шайенне, у подножия Скалистых гор, куда я получил назначение, отправился в положенный мне десятидневный отпуск.
В поезде, отошедшем от нью-йоркского вокзала «Пенсильвания», царила такая же сегрегация, как в йоханнесбургском экспрессе. Все черные солдаты, матросы и летчики молча ели в отведенной для них части вагона-ресторана.
Мама очень обрадовалась моему приезду в Атланту.
— Боже мой, боже мой! — повторяла она, прижимая меня к своей груди, как когда-то, когда я был маленьким.
Папа Саттон выглядел почти так же, как и раньше. Только астма давала чаще о себе знать. Им очень понравилась моя новая форма. Я тоже ею гордился. Тем не менее пришлось ходить по городу пешком, чтобы не оказаться сегрегированным в автобусах.
Время шло быстро, и скоро у меня осталось всего три дня до отъезда в Шайенн. Я был в гостях у своей приятельницы Мэри, далеко от Атланты, и не мог вызвать такси для цветных — под рукой не было телефона. В поисках телефона мы с Мэри добрались до сельского магазина, обслуживавшего только белых. Мне было мучительно больно видеть, как моя спутница, двадцатитрехлетняя девушка, низко кланялась и унижалась перед «мадам».
Женщина, которой принадлежал магазин, заметив, что не знает меня, строго спросила у Мэри, кто я такой.
— Я из Хартфорда в Коннектикуте, — ответил я, избегая называть ее «мадам». Она смотрела на меня так, будто я дал ей пощечину.
Потом мы стояли на автобусной остановке. В то время как белые сидели в удобных креслах под крышей, я, Мэри и еще один чернокожий сержант вынуждены были мокнуть под дождем.
Повернувшись к сержанту, который гордо выпячивал медали, полученные в Корее, я сказал:
— Какое свинство! Мы защищаем мир, боремся за демократию, а они обращаются с нами как с собаками.
— Мы находимся в маленьком южном городишке, — ответил он извиняющимся тоном. — Ведь такие порядки не по всей стране.
Чернокожий сержант стыдился за свой родной город, но не за классовый строй, за который воевал в далекой Корее.
Когда подошел автобус, мы машинально посторонились и пропустили вперед сухих белых. Всю дорогу в Атланту нам пришлось стоять. Я ехал и думал, что через пару дней буду в Вайоминге, на большой плоской равнине, где нет табличек «только для белых» и «только для цветных», нет ни расизма, ни сегрегации.
Шайенн
В середине февраля 1954 года около полуночи я сошел в Шайенне с желто-красного поезда «Юнион Пасифик», который шел из Чикаго в Сан-Франциско. Прежде чем я успел пройти в зал ожидания, ко мне подошел негр в голубой форме ВВС и обратился с предложением:
— У меня есть белые девицы, черные девицы, мексиканские девицы и вообще девицы на любой вкус. Есть также кокаин. Скажи, что ты хочешь!
Я не стал с ним разговаривать, а сел в автобус, который шел к военно-воздушной базе Фрэнсиса Е. Уоррена, расположенной недалеко от города. Она напоминала базу «Сэмпсон» тем, что там обучался только наземный персонал и не было самолетов.