Моя Америка

На последнем отрезке пути мне действительно повезло: несколько молодых парней подвезли меня до самых дверей нашего дома на Саффилд-стрит.

Была уже ночь, когда я попал в квартиру, но все сразу же проснулись, а Октавия быстренько приготовила прекрасный ужин. Я рассказал о сегрегации, которая преследовала меня по пути домой. Одесса из своих тяжелым трудом заработанных средств дала мне деньги на обратный проезд до Вашингтона, чтобы я избежал дальнейших унижений.

Я не видел своей семьи целый год, но, к сожалению, не смог долго оставаться дома. Утром в понедельник я явился в госпиталь, а через пару дней был переведен в Форест-Глен, где во время второй мировой войны правительство купило женский колледж и переделало его в санаторий для изрешеченных пулями ветеранов. Сейчас здесь искалеченные люди, воевавшие в Корее, ездили в колясках или прогуливались на костылях. Там же расположилась отоларингологическая клиника, в которой работали хорошие врачи.

Мое отделение производило тяжелое впечатление. Там лежало много парней с Юга, имевших ранения шеи или уха. Одни из них потеряли слух, другие не могли разговаривать. Некоторые лишились рук и ног и имели пулевые ранения. Их вид был ужасен!

Я подружился с несколькими черными солдатами-парашютистами, которые лечили поломанные ноги, и часто ходил с ними в город. На мне была красивая голубая форма, на них — коричневое полевое обмундирование с высоким ботинком на одной ноге и здоровенным гипсовым «пакетом» на другой.

Моим лучшим другом был черный парень из знаменитой 82-й парашютной дивизии. Мы познакомились с двумя сестрами, которые только что приехали в Вашингтон с Юга. Одна из них жила с маленьким ребенком на социальную помощь. Другая работала в привилегированном пригороде у богатых белых и приходила домой очень поздно.

Дом, где жили сестры, ничем не выделялся в черном гетто столицы. Крысы и тараканы бегали повсюду. На всех трех этажах кричали от голода маленькие дети. Я предпочитал не ходить сюда в гости.

Как-то в конце недели мы вместе с черным солдатом, который подорвался на мине в Корее и потерял ногу, отправились в город. Автобус остановился около ресторана в районе Силвер-Спрингс. Мы решили зайти в бар, чтобы перекусить.

Хотя мы оба были одеты в военную форму, белая официантка отказалась нас обслуживать. На этот раз было особенно тяжело перенести унижение, и не столько для меня, сколько для моего товарища, который потерял ногу, воюя за свою страну. Слезы покатились по его щекам. В этот момент мы находились всего лишь в пятнадцати минутах езды на трамвае от Белого дома.

Трижды я посещал логопеда и психиатра и один раз участвовал в групповой терапии для несчастных солдат, потерявших слух и дар речи в результате разрывов бомб и гранат. Мои индивидуальные встречи с психиатром ни к чему не привели. Он соглашался с тем, что расизм являлся причиной моих речевых затруднений. Я упрашивал врача посодействовать моему переводу на Север, чтобы мне не пришлось возвращаться в Техас.

— Адамс, — сказал психиатр. — Ведь ты не единственный черный солдат, который служит на Юге. Я люблю армию так же мало, как и ты. До того как началась война в Корее и я был призван в армию, у меня была прекрасная врачебная практика. Уверен, что тысячи негров на Юге, как и ты, ненавидят расизм и сегрегацию, но ведь они не устраивают скандалов н не нарушают законов. Ты должен научиться себя вести, хотя это и требует времени. Ведь ты добровольно пошел в армию и тогда уже знал, как обстоят дела на Юге.

Я был так возмущен его словами и так сильно разнервничался, что ударил кулаком по столу и вымолвил, заикаясь, что не могу привыкнуть к тому, как обращаются с чернокожими в США.

Когда я пробыл в госпитале 55 дней, психиатр сказал мне, что госпиталь Уолтера Рида больше ничем не может мне помочь и поэтому мне надо собираться обратно в Техас.

Многие негры так боялись возвращения на базы в южных штатах, что вскрывали себе вены и имитировали сумасшествие, бегая с криком по коридорам. Один парень из Нью-Джерси хотел проткнуть себе барабанную перепонку и попросил меня помочь ему в этом деле. Но в последний момент отказался от своей затеи, по-видимому решив, что лучше нормально слышать в Миссисипи, чем быть глухим негром в гетто Нью-Йорка

Мне очень не хотелось возвращаться на Юг, но через некоторое время меня отправили обратно в Техас.

Правосудие на Юге

Хьюстон, штат Техас, 8 февраля. Тысячная толпа ворвалась в здание ратуши и на глазах шерифа и двух его помощников выкрала тридцатилетнего Дэвида Раскера, который был обвинен в убийстве миссис Дж. К. Уильямс. Его вытащили во двор, приковали цепями к колонке, облили бензином и сожгли живьем. Раскер был вторым по счету негром, которого казнили за убийство миссис Уильямс. Другая толпа линчевателей повесила за это же убийство негра по имени Эндрю. Позднее он был признан невиновным в преступлении.

Из книги «100 лет суда Линча в Америке»

По дороге в Хьюстон поезд остановился в Сент-Луисе. Я твердо решил, что должен найти ресторан, где обслуживают негров в военной форме. Я ходил и заглядывал в окна ресторанов, пока не увидел табличку, на которой было написано: «Мы принимаем армейские талоны на питание».

В моих карманах лежало немало таких талонов. Они были удобнее, чем кредитные карточки: владельцы ресторанов, предъявив эти талоны, незамедлительно получали деньги от правительства.

В ресторане сидело несколько солдат и летчиков. Я поправил свою форму, сел за столик рядом с двумя белыми солдатами и стал ждать. Ко мне подошла официантка и сказала то, что я много раз слышал: «Негров здесь не обслуживают!»

Я, заикаясь, сказал, что у меня есть армейские талоны, на питание. Но она только покачала головой: «Мы не обслуживаем негров ни при каких обстоятельствах». Напрасно я пытался найти поддержку у других солдат, сидевших за столиком.

Вскоре я уже ехал в экспрессе «Хьюстонский орел». Около десяти вагонов поезда были заняты ветеранами из 65-й пехотной дивизии, которая возвращалась из Кореи. Эти коричневые и черные солдаты набирались из рабочих фруктовых плантаций компании «Юнайтед фрут», находившихся в американской колонии Пуэрто-Рико. Почти никто из них не знал английского, и поэтому мне пришлось объясняться с ними на испанском. Я попытался разъяснить им, что их ждет на американском Юге, рассказывая о своей жизни и о жизни других цветных, но они мне не верили, когда я рассказывал им, что происходит даже в столице Америки. А один негр-сержант даже накричал на меня и сказал, что с ним не посмеют обращаться подобным образом.

Через пару часов поезд остановился на маленькой станции, я выглянул в окно и показал им таблички, которые находились рядом с фонтанчиками с водой и туалетами. На них было написано: «Только для белых». Я перевел пуэрториканцам значение этих слов, и на их лицах появилось полное недоумение.

В двенадцать часов следующего дня поезд был в Хьюстоне. Я сделал пересадку и, войдя в «Орел долины», направлявшийся в Хэрлиген, уселся в отделении для белых. Более того, я занял место прямо напротив двух белых женщин. Сидел и обдумывал, как мне выбраться из южных штатов, когда услышал громкий голос:

— Убирайся отсюда, ниггер! Иди туда, где сидят остальные ниггеры!

Мне пришлось встать и перебраться к другим неграм. Я чувствовал себя униженным, ненавидел американский Юг и себя самого за то, что родился негром, за то, что не послал белого кондуктора к черту. Вдруг в меня что-то вселилось. Я почувствовал, что либо должен сейчас, немедленно защитить свои человеческие права, либо остаться дерьмом до конца жизни.

Когда кондуктор ушел, я снова сел на скамейку рядом с белыми женщинами. Но вскоре кондуктор вновь появился и закричал: