Муля, не нервируй… Книга 2

— Я тоже не приду, — поддержала меня умница Фаина Георгиевна.

Белла находилась в ступоре.

— Муля, не ори, — вздохнул Герасим, — я всё понял. Правда всё…

— Что ты понял? — жестко спросил я.

— Надо меняться. Побриться…

— Ты сперва порядок в своём сраче наведи, — велел я, — куда ты бабу с дитём собрался приводить? В клоповник свой?

— Ну, там же места мало… — начал оправдываться Герасим.

— Так что, говнищем всё надо, чтобы заросло, да? — не удержался я.

— Я понял, понял, — с виноватым видом понурился Герасим.

— А раз понял, то прекращай ныть, солдат, — сказал я. — Вот тебе мой приказ: сейчас идёшь спать! Не спорь!

Я увидел, что Герасим порывается что-то возразить, и не дал:

— Идёшь сейчас спать. Спишь до утра. Завтра рано утром встаешь и начинаешь отмывать свой срач. Трезвый! Я с работы приду, проверю. И чтобы бельё на постели чистым было. Ты меня понял?

Герасим кивнул.

— Потом идёшь в баню. Чистая одежда есть у тебя?

— Есть.

— Вот и хорошо. Отмоешься, побреешься, пострижешься, переоденешься. А эту ссанину свою выбрось. А лучше сожги. Понял?

— Да понял я, понял.

— Вот и хорошо, что понял. Действуй, солдат! — велел я, — завтра, в это же время мы с Беллой проверим.

— А я? — возмутилась Фаина Георгиевна.

— А у вас завтра репетиция у Глориозова, — ехидно напомнил я. — Где вы играете Зою Окаёмову.

К моему счастью Фаина Георгиевна не возразила, просто согласно кивнула. И в моей душе поднялась волна удовольствия. Я её переубедил, и к Завадскому она не пойдёт.

Вот и отлично.

— А теперь разбегаемся спать, — велел я, — и никому об этом разговоре не трепаться. Всем понятно?

Всем было понятно.

На работе я торопливо дописывал отчёт (из-за того вынужденного прогула чуть выбился из графика), когда меня вызвали к Козляткину.

Я решил, что это из-за моего конфликта с комсоргом, и шел, настраиваясь двинуть речь.

Но, к моему удивлению, Козляткин свирепо набросился на меня совершено по другому поводу:

— Ты что опять натворил, Бубнов?! — возмущённо заорал он.

Так как я не знал, что именно его выбесило, то просто пожал плечами.

— Почему меня вызвал Большаков из-за тебя?! — прорычал он.

— Почему?

— На тебя Завадский нажаловался, что ты у него актёров сманиваешь! — Козляткин уже рвал и метал, — Завтра после обеда тебя вызывают к Большакову! Ты что себе позволяешь?! Ты кем себя возомнил?! Да ты знаешь, что тебе будет?! Что нам всем теперь будет?!

— Тише, тише, Сидор Петрович, — попытался успокоить его я, — ничего не будет. Ну, поговорим немного с Большаковым. Давно познакомиться пора. А в Советской Конституции нигде не сказано, что нельзя у Завадского актрис в другие театры сманивать. Да и крепостное право вроде как отменили, давно ещё.

Козляткин при этих моих словах аж задохнулся от возмущения.

Но я не дал ему вставить ни слова, сказал:

— Да и врёт он всё, Фаина Георгиевна ещё не дала своего окончательного согласия. Там вроде срок у неё до вечера был.

— Раневская что ли? — удивился Козляткин.

— Ага, я ей в театре Глориозова роль выпросил, — сказал я скромно.

— Так это для этого ты у меня финансирование из Большого просил перекинуть?

Я скромно кивнул.

— Ну, ты, Муля, и жук, — покачал головой Козляткин, — надеюсь, ты хоть знаешь, зачем это делаешь?

Я знал. Поэтому опять кивнул со скромным достоинством.

А Козляткин спросил:

— Кстати, как там дела продвигаются по поводу твоего обещания?

— Уже скоро, — сказал я, прикидывая, через сколько я свалю в Цюрих.

— Ты мне срок конкретно скажи, — велел Козляткин.

— Конкретно? — изобразил задумчивость я, — хорошо, скажу. Только давайте я завтра отвечу. Уточню и отвечу.

— Иди уже, — проворчал Козляткин, — и завтра я жду ответ. Конкретную дату.

А по дороге я заглянул к девчатам, в отдел, где работала кареглазка.

— Как дела, красавицы? — спросил я.

Я шел туда с конкретной целью узнать, не замышляет ли что комсорг. И почему это вдруг притих Барышников. Что-то мне это затишье не очень нравилось.

Девчонки встретили меня радостно:

— Муля пришел! — обрадовались они. А одна, веснушчатая такая, сказала:

— А когда у нас занятие опять будет?

— Вы же видите, как комсорг под меня копает, — деланно вздохнул я и посмотрел на них с неприкрытой печалью, — я бы и рад, но сами видите. А жаль. Хотел с вами поговорить о важной теме.

— Какой? — зажглись глаза у девчонок.

— Как стать красивее за неделю, — сделал жёсткий вброс я, а потом безжалостно растоптал трепетную мечту грязными сапогами, — поэтому уж извиняйте. Не мне с комсоргом тягаться. Я так-то ещё и в Партию потом вступать хочу. А он мне может характеристику испортить.

Девчата загалдели. Некоторые начали канючить. Но всех захватила эта тема.

— Нет, нет, даже и не просите, — категорически сказал я, — сказал, не буду — значит, не буду. А второй темой я хотел вам рассказать о том, как стать легендой в своей сфере.

Шум поднялся такой, что в кабинет заглянула какая-то пожилая тётка и шикнула на них.

А они всё не могли успокоиться.

— Мулечка, миленький, ну расскажи-и-и-и… — канючили они.

Но я был неумолим:

— Простите, девушки, с комсоргом связываться я не хочу. Сами понимаете. Так что и третью тему о том, как правильно исполнять свои мечты, чтобы они сбывались, я вам тоже не расскажу. Извините…

Уж этого девушки стерпеть не смогли.

Когда возмущённые вопли утихли, кареглазка сказала категорическим голосом:

— Товарищи! Так дальше нельзя!

В кабинете опять начался шум и хай. В стенку требовательно постучали.

Девчата чуть притихли, а веснушчатая сказала:

— Ты правильно, Оля, говоришь! Но только как надо? Куда нам против комсорга браться?

Опа, а кареглазку-то зовут Оля, значит. И я продолжил дальше греть уши (приятно было наблюдать, как мой запущенный информационный вброс сейчас похоронит комсорга).

И кареглазка вдруг заявила:

— Вот что я вам, девчата, скажу! Нужно с ним разбираться! Когда у нас перевыборы? Где Надя?