На сердце без тебя метель...

А потом вдруг нахлынуло волной воспоминание о недавнем сне, и не о страхе или боли, что терзали ее тогда. Воспоминания были об ином — о прикосновениях, словах, ощущениях, о его горячей коже под ее руками. Каждую из этих деталей хотелось перебирать в памяти, как жемчужины ожерелья, доставшегося Лизе в наследство от матери. Касаться их. Любоваться их блеском. Ловить отголоски памяти.

Ей не хватало его. Прошло столько времени, а ей до безумия не хватало его. Но самым горьким было понимание того, что позови он ее сейчас, даже не предложив руки, и она бы пошла, сгорая от ужаса своего падения и дрожа от предвкушения его ласки и нежности.

Ей не хватало его. И никто и никогда не сможет заменить для нее Александра. Лиза не обманула в том Григория. Даже Никиту, с которым так покойно, она никогда не смогла бы впустить в свое сердце. Да и как можно? У Лизы даже мысль о замужестве с другим вызывала странное отторжение, словно этим она предавала себя, его и будущего супруга. Никогда она не сможет поклясться другому в том, в чем была готова клясться Александру. Только вот нуждался ли он в этих клятвах?..

Слова родились под тихий танец снежных хлопьев за окном. Лизе даже показалось в те мгновения, что она снова вернулась в Заозерное. И что это письмо — попытка достучаться до того самого Александра, которого она узнала после Рождества; до души, которая так ждала тепла и любви, которая так щедро делилась нежностью, нерастраченной с тех самых пор, как потеряла самое дорогое, что только у нее было.

И почему-то казалось, что он прочитает это письмо где-то за стеной, в глубине комнат, потом поднимется к ней, по-прежнему сидевшей за столиком у окна. Опустится на корточки возле стула, беря ее ладони в свои.

— Ты совсем озябла, тут прохладно. Прикажу дров подбросить, — обыденные слова, за которыми стоит так многое. Забота о ней. Любовь.

А потом, когда она не захочет, чтобы лакеи нарушали благословенную тишину этой светлой от снега ночи, он будет греть своим дыханием ее руки, целовать ее пальцы, чтобы после обнять, согревая своим теплом. И ей будет так хорошо в его объятиях… в этом облаке любви, которым он укутает ее, словно одеялом. Этот мужчина с большим сердцем и израненной душой, которого так ненавидели или боялись другие и которого никогда не перестанет любить она.

Глава 37

1830 год,

Москва

С началом Филиппова поста Лиза испросила позволения у матушки Клавдии помогать в монастырской больнице. И с тех пор дважды в неделю по своей воле приходила в обитель. Ее берегли. Поручали уход за больными с легкими хворями и лишь изредка привлекали к перевязке ран, и то тех, что уже затягивались да не особо страшили на вид. Это трудницей она считалась в монастыре ровней, нынче же, приходя туда добровольно, оставалась в своем чине. По возможности Лиза старалась избегать заразных больных. И не потому, что боялась за свою жизнь. Теперь, когда она жила в доме, где рос один очаровательный крепыш, нельзя было бездумно рисковать собой.

Страшный сон, увиденный ею после встречи с Василем, повторялся еще не раз, и Лиза тщетно пыталась увидеть в нем какой-нибудь знак. Быть может, сон говорил о том, что она стала Иудой и для кукловода? Или совесть ее по-прежнему не находила покоя? Лиза даже решилась обратиться к сестре Александре, библиотекарю монастыря, надеясь, что та прольет свет на загадку сна с точки зрения богословия. Но инокиня помочь не сумела, только напутствовала словами: «Господу все ведомо, Он и растолкует со временем».

Но со временем сон перестал приходить, из-за ежедневной усталости ей вообще ничего не снилось. А после Рождества Лиза стала видеть совсем другие сны: красочные, полные звуков и ароматов, в которые хотелось погрузиться с головой, словно в другую жизнь.

Порой ей снилось детство. Папенька, выгуливающий выжлят или спешащий на охоту со своей сворой. Маменька в виде неясного светлого силуэта, потому что память не сохранила ее лица. Детский запах Николеньки, которого Лиза растила с пеленок вместе со старой нянюшкой. Изредка снились графские покои, скупая доброта Лизаветы Юрьевны и радость Николеньки при редких встречах с их благодетельницей. Эти сны приносили острые муки совести, которые затихали только во время занятий с Павлушей или в монастырской больнице.

Но бывали сны, которые приносили тупую боль и тоску, снова и снова возвращая ее в недавнее прошлое. Легкий морозец, благоухание цветов посреди зелени оранжереи, звук клавикордов, треск поленьев в камине… и взгляд темных глаз, полный нежности, от которой перехватывало дыхание. Поутру очарование снов рассеивалось, как дымка, оставляя горький привкус. И не потому, что все это более никогда не повторится, а потому, что все оказалось обманом. Теперь она знала наверняка. И если бы могла повернуть время вспять, уже никогда не оставила бы в Заозерном медальон со своим изображением. Какая глупая выходка! Как Александр, должно быть, посмеялся, когда наткнулся на него после ее побега.

По окончании поста Москву буквально захлестнула волна раутов, балов, маскарадов и музыкальных спектаклей. Несмотря на недовольство Натали, Лиза выезжала редко, но даже в ее почти затворническую жизнь иногда врывались тени из прошлого.

Однажды в Благородном собрании они едва не столкнулись с Лизаветой Юрьевной. Лиза потом еще несколько дней трепетала при одном воспоминании об этой встрече. Графиня тогда смерила ее взглядом, полным такого разочарования, что душа Лизы снова забилась в судорогах, извиваясь под ударами совести. Натали продолжала радостно щебетать ей на ухо о недавно вышедшей в свет девице Гончаровой, о постановке по мотивам греческих мифов, что планируется в Собрании, о слухах про скорый визит в Москву царского двора. А Лиза только и видела перед собой короткий взгляд, которым окинула ее графиня, следуя к креслам у стены. Ее сиятельству в числе редких избранных дозволялось сидеть, и она пользовалась этим правом, наблюдая за обществом через стекло лорнета. И Лиза готова была поклясться, что лорнет Лизаветы Юрьевны в тот вечер не единожды обращался на них с Натали.

К своему стыду, Лиза заробела тогда подойти тогда к графине и осведомиться, не получала ли та вестей о Николеньке. Впрочем, вести из дома ее сиятельства до Хохловского переулка все же доходили. Старый дворецкий Ростислав, очень привязанный к Натали, а посему остро переживающий размолвку между дочерью и матерью, изредка сообщал о здравии Лизаветы Юрьевны. С недавних пор к этим весточкам присоединилась еще одна, к сожалению, из месяца в месяц неизменная: «Вестей о маленьком воспитаннике не получали-с». Короткая фраза всегда вызывала в Лизе целую бурю эмоций. Неужто Marionnettiste не прислушался к ней? Неужто она все-таки ошибалась в нем, как когда-то обманулась с Александром, невзирая на многочисленные предупреждения? Думать об этом было горько. Выходило, что кругом один обман. Знать, права оказалась Лизавета Юрьевна, предубеждавшая воспитанницу против мужского племени?

Но после Лиза смотрела на Григория, такого заботливого и предупредительного со своим семейством, или читала письма Никиты из Твери, проникнутые неподдельным участием, и убеждала себя в том, что не все мужчины черны душой.

А писал Никита часто, принимая деятельное участие в поисках Николеньки. Он раздобыл список всех московских частных пансионов с проживанием. Его человек проверил весь список, но, к сожалению, среди новых учеников походящего по описанию на Мельникова не нашлось. Поиски в пансионах без проживания также не имели успеха. Вначале Страстной недели^[323] Никита написал Лизе, что начнет наводить справки в Петербурге, если одно из его последних предположений не подтвердиться. В чем была суть предположения, он из суеверия утаил: «Affaire men'ee sans bruit, se fait avec plus de fruit»^[324], и Лиза решила не расспрашивать, надеясь на его правоту.

Прошло почти две недели, нынче была Светлая пятница, и Лиза со дня на день ждала письма от Никиты, полагая, что за минувшие две недели уж что-то да решено. Потому и торопилась, впервые за прошедшие месяцы, поскорее завершить работу в больнице. Она в последний раз проверила нащипанную за день корпию, скоро попрощалась с больничной сестрой и, получив ее благословение, поспешила выйти из душной больницы, надеясь, что платье не слишком пропахло камфарой.

Вдохнуть свежий воздух, наполненный сладкими ароматами весны, было истинным наслаждением. Лиза задержалась на крыльце, с улыбкой подставляя лицо солнечным лучам. А потом, когда все-таки сделала шаг со ступеней, так и застыла, заметив небольшую процессию, направляющуюся от покоев черниц к храму. И пусть их разделяло расстояние, Лиза сразу же поняла, кто именно идет во главе подле матушки Клавдии. Сердце забилось чаще, пришлось сжать ладони в кулаки, чтобы унять нервную дрожь. И прежде чем Лиза успела поразмыслить над последствиями, ноги сами понесли ее в сторону процессии.