На сердце без тебя метель...
Шрифт:
— Есть еще больной? — обеспокоенно спросил Вогель. Убедившись, что пульс Мелаши не прощупывается, а зеркало не запотевает от дыхания, он отошел от умершей к Александру и отцу Феодору, наблюдавшим за его действиями.
— Насколько мне известно, пока никто не выказывал жалоб, — ответил иерей. — Но вы же знаете крестьян, они до последнего не скажут правды…
— Надо сказать власть! — решительно заявил доктор. — Второй больной. Первая смерть. Das ist die Seuche[364]. Надо сказать власть!
— Нет, — решительно отмел его доводы Александр, старательно пряча в глубине сознания услышанное про «первую смерть». — Мы не будем сообщать в уезд.
— О смерти несчастной все едино узнают, — возразил отец Феодор. — Кто-то же должен подготовить ее к погребению, как полагается.
— Мы никого сюда не пустим. Никто не подойдет к покойнице. Неужто не понимаешь, что так заразу можно разнести по всей округе? И тебя это тоже касается, отче, — резко заметил Александр. Его нервы были натянуты до предела. Да, Лиза немного затихла, а ее желудок задержал воду и вино уже на несколько часов, но… Нынче ему хотелось думать только о том, как вырвать ее из рук смерти, что уже шагнула в этот дом, а не обсуждать то, что его не касалось.
Но, встретившись взглядом с отцом Феодором, он устыдился своих мыслей. Меланья была его крепостной. Ему полагалось позаботится о ее похоронах, раз уж не сумел сохранить ей жизнь. Однако пустить сюда кого-либо на возможную смерть он не желал.
— Я подготовлю Меланью к погребению, — отозвался от дверей Платон.
Александр не удивился его словам. Его верный слуга хоть и стоял выше остальных дворовых, знал всех девок, прислуживающих в имении, и по-отечески опекал их. Бывший солдат, он не имел своих детей — барин стал для него сыном, а сенные девушки заменили дочерей.
— Мыслимо ли?.. — вырвалось у Александра, в первые секунды невольно возмутившегося непристойности сего действа. Бабское ведь дело — обмывать покойницу… А потом умолк, понимая, что сейчас не тот случай, чтобы думать о приличиях.
Также он ответил и отцу Феодору, когда тот заговорил о положении Лизы.
— Ты обязан подумать об ее честном имени, — настаивал иерей, по старой памяти перейдя на «ты». — Она должна быть выше любых подозрений как при жизни, так и… случись… Я не желал бы, чтобы после ее смерти говорили… Перед Ним мы все равны, но пред…
— Перестань! Не желаю слышать об этом! — оборвал его Александр.
Он действительно не мог даже думать о том, как и прислушиваться к хриплому дыханию, доносившемуся из соседней спальни.
— Но ты должен! Должен, понимаешь? — воскликнул отец Феодор, но тут же опомнился и снова перешел на официоз, полагавшийся им по статусу. — Я прошу, ваше сиятельство, дозвольте мне соборовать Лизавету Петровну. Дозвольте помочь ей…
— Помоги, — согласился вдруг Александр. Он поспешно отвернулся от окна, когда увидел, что лакеи принесли на двор простой, грубо склоченный местным столяром гроб. В таких обычно хоронили крестьян на деревенском кладбище.
— Помолись, чтобы Бог помог ей. Попроси его.
Впервые за долгое время это было сказано без иронии. Сейчас, когда на крыльце стоял гроб… думалось об одном, лишь бы не стряслось ничего худого…
— Я построю большую церковь, — лихорадочно заговорил Александр, снова теряя самообладание. — Пригласим для росписи самых лучших учеников Академии из столицы. Куплю самую лучшую утварь, все что нужно. Только пусть она выправится! Попроси его!
— Храм Божий — не предмет торговли, — с укоризной заметил отец Феодор после короткой паузы. — Не надобно мне храма за молитвы. Я и без них молю за нее. Да и молитвы без воздаяния должны быть. От сердца, от души, а не на потребу. Его милость не купить,
ее вымолить надо. Молитесь, просите — Он не оставит…— Когда и кому молитва помогала? — вспылил Александр, осознавая при том, что священник прав. Бог — не доктор, Его не купить. Ему нечего посулить за милость. А молитвы напрасны, потому как Бог, судя по всему, глух к мольбам, или избирателен, что ближе к правде.
— Дозвольте мне соборовать Лизавету Петровну, ваше сиятельство, — повторил отец Феодор, понимая бесполезность спора. — Дозвольте призвать благодать Божию. Ради Лизаветы Петровны. В ней всегда вера была сильна. В вере искала утешения и искупления грехам своим. Дозвольте помочь ей покаяться в совершенном, душу очистить.
Александр был не дурак. Он тотчас же разгадал, о чем говорит иерей. Отец Феодор знал, знал обо всем, что творилось в Заозерном более года назад, потому и говорил о грехах так уверенно.
— Она по батюшке не Петровна, — зачем-то уточнил Александр и отошел от окна, сам не понимая, как ему поступить.
Отец Феодор прав. Сотни раз прав. Но позволить провести исповедь и соборование означало признать, что Лиза умирает. Неважно, когда это случится — через час или через день, но это случится. А Александр не мог потерять ее вот так. Навсегда. И жить дальше, зная, что ее больше нет на земле, что она не дышит с ним одним воздухом, не видит того же солнца и неба, зная, что она обратилась в прах… Это ощущалось намного тяжелее, чем когда она сбежала. Тогда, по крайней мере, она была жива.
— Хорошо, — произнес Александр после некоторых раздумий, когда отец Феодор, устав ждать ответа, решил было выйти из комнаты. — Я позволю тебе провести соборование. Ради нее. Но при одном условии — ты обвенчаешь меня с ней. Сегодня же.
— Это невозможно! — в изумлении воскликнул иерей. — Венчание нельзя провести вне стен храма Божьего.
— Тогда все свершится в храме.
— Она не в том состоянии, чтобы принять венцы! Даже подтвердить намерение не сможет!
— Исповедь ведь тоже при ясном уме должна быть. Поправь меня, коли не так. Ты обвенчаешь нас, или я не допущу тебя сюда.
— Ради нее… ради спокойствия души… — попытался воззвать к его разуму растерянный отец Феодор.
— Тогда сделай это ради ее спокойствия! — отрезал Александр.
С каждым мигом уверенность в принятом решении только росла. Да, он определенно хочет, чтобы Лиза стала его венчанной супругой. Никто не посмеет и рта открыть против нее или взглянуть косо, если она одолеет болезнь. Никто и никогда не отберет ее у него, если… как забрала Нинель мадам Дубровина. Никто и никогда.
— Это безумие. Это сущее безумие, и господин Вогель подтвердит. Ты убьешь ее этой выходкой. Подумай еще раз, — сделал очередную попытку вразумить его отец Феодор. Но видя тщетность своих усилий, смирился: — Хорошо, будь по-твоему. Только ежели она сама подтвердит свое намерение. А ежели нет, ты можешь делать все что угодно — хоть уморить меня, но я не стану таинства творить!
Отец Феодор был тот еще упрямец в прошлой мирской жизни. Александр вспомнил о том, когда их взгляды схлестнулись, словно лезвия сабель. И уступил. Смирился с поставленным ему условием. Пусть… пусть… После, в церкви, у отца Феодора не будет той силы. Это было подло, гадко — пользоваться чужими слабостями, шантажировать болезнью. Но иначе… видит бог, иначе Александр просто не мог.
Она должна остаться с ним. Он верил, что венчание оставит ее не только в этом бренном мире, но и позволит им быть вместе там… Суеверие, как сказал бы отец Феодор, но такое благостное суеверие. А ему просто необходимо сейчас во что-то верить.