На сердце без тебя метель...
Шрифт:
— Она одна? Больная одна или с сопровождением? — ответил ему вопросом Дмитриевский. В нем все еще теплилась надежда, что отец Феодор что-то не дописал… что Лиза просто сопровождает несчастную, против которой так ополчились люди в деревне.
— Что? — удивился доктор. А потом замотал головой. От волнения и страха он совсем позабыл русский язык и сейчас с трудом подбирал слова: — Несчастная одна. Совсем одна. Плохая. Уходить! Ваше сиятельство — уходить вон! Помочь вывезти ее прочь, в уезд, в Krankenhaus[358], но сюда нельзя!
Одна. Дама была одна.
— Нельзя! — повторил немец, настойчиво оттаскивая Александра от двери в горницу. Тот хотел сбросить руку со своего
Словно в ледяную прорубь прыгнул, как на прошлую Масленицу, после взятия снежной крепости. Точно так похолодело в груди Александра, едва он услышал короткое латинское слово, которое и в русском языке звучало так же. Он слышал об этой болезни прежде и знал из письма одного из знакомцев по прежней гвардейской жизни, что эпидемия разразилась в Грузии после возвращения армии из турецкого похода. Но и подумать не мог, что болезнь подойдет сюда, так близко к Москве.
— Помогите нам вывезти барышню из деревни, ваше сиятельство, — проговорил за спиной Александра отец Феодор, на время оставивший свой пост на крыльце. — Ей нужно в больницу. Иначе никак…
— Ты написал, что это… — Александр чуть помедлил, прежде чем произнести имя. — …Барышня Елизавета Вдовина. Верно?
И получив в ответ короткое «да», смело шагнул в горницу, не обращая внимания на протестующие возгласы доктора, спешившего следом, и на вонь, ударившую в нос.
Лиза лежала на лавке и, казалось, наблюдала за происходящим из-под опущенных ресниц. Но это было не так — уж слишком резко ходили глазные яблоки под тонкой кожей век с голубыми прожилками, такими заметными на фоне мертвенно-бледного лица девушки. В легком пальто и домашнем платье, она выглядела неожиданно вырванной из привычной обстановки, будто кто-то принес ее сюда. Одежда вся в мокрых пятнах, подол платья изорван — Александр отчетливо увидел кружево нижних юбок.
Но не беспорядок в одежде и грязь изумили его, а наружность Лизы, совсем не схожая с той, что он запомнил, какую видел на миниатюре всякий раз, открывая медальон. Лицо пугающе белело в царившем в избе полумраке, из полуоткрытого рта вырывалось глухое дыхание, будто каждый вздох давался ей с трудом. Лиза никак не отреагировала на его появление, даже не шевельнулась, и Александр понял, что она в глубоком обмороке. Он шагнул еще ближе и несмело коснулся костяшками пальцев ее щеки — едва уловимое касание, потому что очень боялся причинить ей боль. Кожа была влажной и холодной, как у покойницы, отчего Александром на миг овладел приступ безотчетного страха.
— Почему она в обмороке, господин Вогель? Так должно быть? — резко спросил он доктора, напряженно вглядывающегося в окно через щель закрытых ставень. — И у нее нет жара… Отчего вы не начинаете лечение?
К его удивлению, доктор проигнорировал все вопросы и склонился над крестьянином в летах, что лежал на другой лавке в углу избы. Лицо и рубаха того были залиты кровью.
— Gestorben[359], — равнодушным голосом произнес немец, отпуская запястье крестьянина. Потом поднялся на ноги и принялся резкими движениями стирать платком кровь несчастного со своих пальцев. — Мы уезжать должен! Сейчас же! Если ваше сиятельство не помочь, мы все тут gestorben. Эти… эти звери… чуять кровь. Хотеть кровь. Он привезти сюда. Позвать меня. Они все злиться. Ich bin ganz sicher[360], они убить…
Намеренно оборвав фразу, доктор кивком указал на Лизу. Но Александру и без того все было ясно. Нельзя оставлять Лизу здесь, даже если бы за стенами избы не шумели крестьяне, он бы не оставил ее ни за что на свете.
Солнечный свет резко ударил в глаза, когда Александр
заставил себя выйти из избы на крыльцо.— Мне нужна телега и сено. За услугу заплачу щедро, — проговорил он громко, стараясь перекричать гул голосов.
За то время, что Александр провел в избе, народу, как ему показалось, только прибавилось. Не послать ли за экипажем в Заозерное? Но на то потребуется время, которым, он, увы, не располагал.
— Даю пятьдесят рублей!
Крестьяне притихли, но отвечать не спешили, несмотря на то, что целый воз сена стоил дешевле в десять раз.
— Шестьдесят рублей! И возница будет из ваших, ваше сиятельство! — крикнул кто-то из задних рядов. Люди стали озабоченно оглядываться. Стоявший у самых ворот высокий рыжий детина, судя по огромным кулачищам скрещенных на груди рук, мог не опасаться возражений и косых взглядов сельчан. — И скотину не возвращайте. Заразы нам не нать.
Александр нахмурился. Он мог заставить этих людей уступить своей воле — отдать телегу и лошадь без всякого вознаграждения. К тому же отец Феодор шепнул, что за исправником в уезд уже послали. Но ждать… ждать было просто невыносимо. Тем более в воздухе все еще витала угроза от собравшихся крестьян, уверенных, что, убив доктора и его подопечную, они отведут от себя опасность.
Он никому не доверил перенести Лизу из избы в телегу, которую рыжий мужик пригнал на двор. Презрел все возражения доктора, суетившегося вокруг больной во время очередного приступа. Когда Лизе стало легче, Александр ступил в горницу и осторожно поднял ее со скамьи, словно боясь сломать хрупкое, почти невесомое тело с безвольно повисшими тонкими руками. Лиза все еще пребывала в беспамятстве, прерывисто дыша, будто на груди у нее лежал тяжелый камень, и он впервые подумал, что не довезет ее в Заозерное живой.
— Мы ехать не в Krankenhaus? — решил осведомиться доктор, отъехав от деревни на изрядное расстояние. На лицо его, почти такое же бледное, как у Лизы, понемногу возвращались краски. Он обеспокоенно взглянул на Александра, который старался удерживать коня рядом с медленно плетущейся телегой. — Это Cholera, граф. Вы сообщить в уезд. Больная — в Krankenhaus. Так быть должно.
— Нет, — отрезал Александр, обернувшись на своих людей. Те по его приказу скакали в отдалении, чтобы избежать риска заражения. Если же доктор будет продолжать упорствовать, ему все-таки придется призвать их для подмоги. — Вы не знаете точно, что болезнь — именно холера… Разве в том случае не должно быть жара? Барышня же холодная, как вода в роднике. Это просто желудочная!
— Глупо говорить! — так же резко парировал Вогель. — Я знать точно! Фройлян болен. Это Cholera! Глупо ехать в ваша земля — все заболеть и умереть. Нужен Krankenhaus.
— Никакого вашего кракена, что бы то ни было! — вспылил Александр, а потом отъехал в сторону и поманил к себе одного из людей.
Его личное касалось только его самого. Доктор прав — подвергать опасности других никак не должно. Следовало позаботиться о своих людях, потому ехать в имение было опасно. Оставался один выход, и Александр твердо намеревался его использовать.
Он не отпустит Лизу. Ни за что. Не теперь, когда она была так близко и так беспомощна. «И ежели суждено ей перенести все это, я буду рядом», — размышлял Александр, безмерно удивляясь собственной решимости. Когда была больна Нинель, он старался отстраниться от ее болезни, возвращаясь только, когда она шла на поправку. Видеть Oiselet[361] больной и слабой для него было сущей мукой. Потому Александр даже не успел проститься с женой: когда Нинель умерла, он находился в отъезде…
В этот же раз даже на миг упустить Лизу из вида было для него немыслимо. Почему-то казалось, случись такое, и она растворится, растает, вновь ускользнет из его жизни.