На сердце без тебя метель...

Лиза пришла в себя, когда во флигеле, кроме Александра, никого не осталось. Доктор Вогель поспешил убедиться, что зараза не пошла далее и не поразила никого в землях Зубовой и в Заозерном. Перед отъездом он поклялся всеми святыми и своей жизнью, что никому не расскажет про холеру и что непременно вернется сюда, во флигель.

— Ежели вы не сделаете того, в чем клянетесь, — я уничтожу вас, — холодно пообещал Александр ему на прощание.

Немец в ответ только молча поклонился, понимая, что его собеседником движут эмоции. Он видел такое прежде, и не раз, — отчаяние, горе, злость от бессилия перед Господней волей, перед неотвратимостью смерти. Как на качелях — от одной эмоции к другой. И доктор был прав, именно так чувствовал себя Александр, когда остался наедине с тем, что так от себя, — со страхом, с болезнью, которая уже украла краски жизни с лица Лизы. Это видели все. Даже Платон безнадежно покачал головой, когда принес для больной теплый бульон и вино перед тем, как уйти на отпевание в церковь.

— Пить…

Шепот прошелестел в тишине настолько тихо, что Александр вначале засомневался, не послышалось ли ему. Но нет — когда, даже дышать боясь от волнения, склонился над Лизой, встретил ее затуманенный лауданумом взгляд.

— Кисло, — прошептала она после, когда сделала несколько глотков вина из бокала, поднесенного к губам. Вино разлилось по подбородку, потекло по шее, пачкая ткань ее сорочки, по руке Александра.

— Доктор говорит, надобно пить красное, — еле слышно ответил он, вспоминая вдруг, что Лиза не любит красного вина, и поражаясь тому, что запомнил даже такую мелочь. — Для восполнения сил.

В волнении он сжал ее тонкие пальцы, боясь, что она сейчас снова лишится духа. Но Лиза только смотрела на него, не отрывая замутненного взгляда — глаза в глаза. И он пытался удержать ее в этом мире силой своего взгляда, не дать ей соскользнуть в глубины обморока.

— Я шла к тебе…

От этого шепота сдавило в груди. Распахнулись какие-то скрытые прежде дверцы. Александр еще сильнее сжал ее пальцы и прикоснулся к ним губами, пренебрегая наставлениями доктора.

— Ты со мной, ma Elise! — горячо воскликнул он, и в глазах Лизы на какое-то мгновение мелькнул неясный свет. — Я никуда больше не отпущу тебя. И никогда. Ты слышишь? Никогда!

— Никогда…

Где-то за стеной часы проиграли едва слышную мелодию, и Александр вдруг опомнился — вернулся в реальность. Хлопнула дверь, ведущая в дом. Кто-то уверенным шагом шел к спальне, угрожая нарушить их уединение.

— Ты станешь моей женой? — вопрос сорвался с губ так быстро, что он сам того не ожидал. Слишком быстро. Слишком резко. Это могло отпугнуть ее, отвернуть от него. Но у него совсем не было времени, а она так нужна ему… И никак не находилось подходящих слов, чтобы все это выразить. У него, который без труда когда-то плел словесные сети, увлекая туда жертв своей злой иронии.

Но Лиза не испугалась. Даже тени не набежало на ее иссушенное болезнью лицо. Только уголки губ дрогнули в слабом подобии улыбки. Он прочитал ответ в ее глазах, и в нем тут же вспыхнуло пламя нетерпения и радости.

— Сейчас? Прямо сейчас? Станешь?

Она станет. Этот короткий кивок, после которого Лиза закрыла глаза, будто лишившись последних сил, стал тем самым ожидаемым согласием для Александра, свидетелем которого стал и отец Феодор, застывший в дверях спальни.

Как ни странно, доктор Вогель ни словом не возразил против авантюры Дмитриевского. Он внимательно выслушал его и тут же согласился стать шафером на венчании. Только позднее Александр поймет, что немец просто потерял веру в исцеление Лизы, а потому не видел ничего худого, чтобы несчастную увезли из флигеля в церковь.

После, повторял себя Александр, он объяснит ей все после. И то, что ее понесли под венцы на руках, завернутую в одеяло, и то, что он обманул отца Феодора. Все повторялось… Когда-то Лиза, одурманенная лауданумом, шагнула в его кабинет, чтобы взять в плен его душу, взамен отдав свое тело. Теперь же, одурманенная лауданумом, она примет его имя и будет принадлежать ему навечно.

«Папенька ждет в церкви?» — От вопросительного шепота Лизы, когда Александр нес ее к коляске, кровь его на какое-то мгновение замедлила свой бег. Но он уже не мог остановиться. И никто не заставил бы его это сделать. Поэтому Александр только коснулся губами ее холодного лба и прошептал, что все ждут именно там: и папенька, и Софья Петровна, и его тетушка, и даже Лизавета Юрьевна. Он бы пообещал ей сейчас все что угодно, лишь бы она и дальше так доверчиво прижималась к его груди.

После. Он договорится со своей совестью после.

Во время венчания укоризненные взгляды святых ликов с икон только добавляли Александру нравственных терзаний. Да, он подлец, мерзавец, но она так нужна ему. Она нужна ему! И видит бог, он ее не отпустит. Теперь Александр как никогда понимал чувства la B^ete из французской сказки, который поначалу наотрез отказывался отпускать от себя la Belle, а в итоге… Сам он ни за что не допустит такой ошибки.

Казалось, что таинство длится неимоверно долго. Александр совершенно не помнил, как его венчали с Нинель. И был уверен, что не запомнит толком и нынешнюю церемонию — полумрак церкви, треск свечей, запах фимиама, торжественный голос отца Феодора. Александр совсем позабыл, что нужны кольца, просто не подумал о том. Пришлось положить на престол подле венцов собственный тяжелый перстень. Ему же достался тонкий ободок серебра, неизвестно откуда взявшийся у Платона.

— …сам и ныне благослови возложение перстней сих благословением небесным…

В начале венчания Александру хотелось, чтобы все поскорее завершилось. Он боялся, что вот-вот случится нечто такое, что помешает ходу таинства. Ведь если Бог действительно наблюдал за происходящим, разве не должен он был не позволить случиться этому браку? Не позволить Лизе принадлежать ему.

Но ничего не происходило. Венчание шло своим чередом, словно было угодно Господу. Даже Лиза приходила в себя в те самые моменты, когда требовалось ее участие: слабым голосом отвечала на вопросы иерея, касалась губами венца, который держал над ней доктор, и даже отпила вина из чаши. Александр то и дело смотрел на нее, подмечая каждое шевеление ресниц, каждый хриплый вздох, и все боялся уронить, особенно к концу таинства, когда у него совсем задеревенели руки. Но передать ее кому-либо он бы не решился. Так и держал из последних сил, радуясь еле заметному румянцу на Лизиных щеках. Правда, во время благодарственного молебна не выдержал — передал свою новоиспеченную супругу доктору, с готовностью подхватившему ношу.

— Надо ехать, — произнес Вогель, вглядываясь в лицо Лизы с каким-то странным выражением. — Надо ехать. Все устать. Фрой… фрау надо отдых. Покой. Силы для обряд. Чтобы успеть.

Александр только устало рукой махнул, опускаясь на низкую скамью в притворе. От напряжения у него тряслось все тело, рук он и вовсе не чувствовал. Ему нужна была передышка. Да и не желал он присутствовать на соборовании. Слово сдержит, препятствовать обряду не станет, но уж лучше переждать здесь, коли запретить все это невозможно.

— Я догоню, — успокоил Александр Платона, который в тревоге растирал затекшие мышцы его рук. — Ты поезжай с ними, позаботься о ее сиятельстве. Я пройдусь через парк. Вот отсижусь и сразу же пойду. Сколько это длится? Не хочу ни видеть, ни слышать.

Старый слуга не знал ответа, и Александр только коротко кивнул, отпуская его. Затем точно так же заверил отца Феодора, что ему не худо, просто необходим короткий отдых.

— Наим глухой, — предупредил иерей Александра насчет служки, гасившего свечи в храме. — Ничего не услышит… не поймет. Только Господь услышит, ежели решишься…

«Глупо, — думал Александр, сидя на лавке в притворе и глядя со своего места на темные лики. — Глупо думать, что я могу вдруг попросить. У кого просить? У стен? Нет, понапрасну тратить слова я ни за что не стану»

Церковь медленно погружалась во мрак, нарушаемый только проблесками масляных лампадок. Он и сам не мог объяснить, как это случилось. Казалось, лишь на миг закрыл глаза, уступая усталости последних дней. А когда открыл, с ужасом понял, что остался в полном одиночестве в пустом храме — запертый глухим служкой, не приметившим его в темном углу притвора.