На сердце без тебя метель...

Именно от боли Лиза пришла в себя. Из-за ширмы было слышно, как она что-то рассеянно спрашивает у Мелаши, а потом обращается к доктору. Тот тихим голосом ее успокаивал. Александр слушал слабый голос Лизы и боролся с желанием показаться ей. Но понимал, что по всем мыслимым правилам вообще не должен находиться ни в этой спальне, ни в этом доме, тем более, когда ей было так худо.

— Она спать, — сообщил Вогель, выйдя спустя время из-за ширмы и тут же наткнувшись на вопросительный взгляд Александра. — Я дать чуть-чуть вина. Der Magen^[362] держать вино. Силы быть.

— О чем вы говорили?

За разговором они вышли в соседнюю комнату, где им накрыли стол для позднего обеда.

— Она спросить: «Сильно болен?» Я ответить правда. Сказать, что фройлян нужен силы. Она спросить: «Я умереть?» Я не Gott. Знать не мочь. Сказать, что сделать все, чтоб фройлян жить.

— Она не умрет, — твердо сказал Дмитриевский.

— Cholera, — флегматично пожал плечами доктор, споласкивая руки аж до локтей резко пахнущим раствором. Потом протянул флакон Александру, чтобы тот последовал его примеру.

— Cholera собирать жизнь… м-м-м… gierig^[363]. Пожить — увидеть, так вы говорить?

Вогель с аппетитом пообедал, что показалось наблюдавшему за ним через стол Александру весьма странным. Ему самому кусок в горло не лез. Он полагал, что не сомкнет ночью глаз, дежуря у постели Лизы, но, выпив несколько бокалов обжигающего горло и желудок английского виски, провалился в глубокий сон.

Проснулся Александр от тихого, едва различимого звука. Сперва даже не понял, что его разбудило. А потом вскочил на ноги и бросился в соседнюю комнату, когда расслышал женский крик боли и резкий приказ доктора: «Держать! Не пугать!»

Тело Лизы снова сотрясали судороги. Руки и ноги ее сводило, будто у бесноватой, она то и дело выгибалась на мокрой постели — Мелаша с трудом удерживала ее. Рот у Лизы кривился, словно она вот-вот заплачет, но лицо оставалось сухим. Никогда прежде Александр не видел такого, и поначалу растерялся, не зная, как поступить.

— Боль… боль… — хрипло зашептала Лиза, когда ее тело очередной раз пронзила судорога.

— Терпеть, — коротко, почти нежно, ответил Вогель и сурово посмотрел на Мелашу, прижимавшую Лизу к постели. Он отсчитал несколько капель лекарства, размешал его в бокале с водой и попытался влить Лизе в рот. — Пить. Пить и легко быть… los… los…

Лекарство лилось мимо рта. А после, во время очередного спазма, Лиза и вовсе выплюнула его, как это бывало прежде с водой, вином и бульоном, что пытались в нее вливать для поддержания сил. Зато судороги после этого приступа прекратились.

— Ваше сиятельство, — тронул Александра за плечо Платон. — Ваше сиятельство… тут отец Феодор…

— Зачем он здесь? — резко спросил Дмитриевский, с трудом сдерживая злость. На все и всех, но в первую очередь — на собственное бессилие.

— Дохтур за ним послали. Говорят, барышне нужно… — он осекся под тяжелым взглядом Александра.

— Отошли его прочь!

— Но барышне нужен…

— Вон пошли его!

— У граф есть сердце? — вклинился доктор.

Он только что проверил пульс Лизы, и теперь над ней хлопотала Мелаша, приводя в порядок после приступа.

— Фройлян слаб. Очень слаб. Нужен пускать кровь, но фройлян не жить…

— Значит, не пускайте ей кровь! — тихо прошипел Александр, чтобы не потревожить Лизу.

— Дурной кровь нужен выйти! — таким же злым шепотом ответил Вогель. — Не любить мое работа — я уехать!

— Дело не в том, — оборвал его Дмитриевский. — Этими кровопусканиями вы ее делаете слабой, вы губите ее. Она и так… Есть ли иные средства лечения?

— Вы хотеть фройлян умереть? — доктор с вызовом изогнул бровь, и Александр с трудом удержался, чтобы не ударить его.

— Я хочу, чтобы она жила, — проговорил он тихо, стараясь не показать чувств, бушевавших в его душе. И повторил спустя пару мгновений, сумев обуздать их: — Хочу, чтобы жила. Быть может, есть иные средства? Она тает на глазах. Эти приступы дурноты… судороги… Я сделаю все, чтобы она жила. Хотите, я построю вам новое здание больницы? Я знаю, что старая еле стоит, Журовский постоянно просил о помощи. Я построю новое здание из камня… я куплю все, что пожелаете… и вознаграждение! Желаете, я выплачу вам достойное содержание, и вы сможете оставить практику в провинции? Устроитесь в Москве или в столице. Я помогу вам, в чем пожелаете. Только помогите мне! Слышите меня? Помогите мне!

Отчаяние и страх, давно забытые им чувства, вдруг снова захлестнули Александра с головой. Он так сильно сжал предплечье немца через ткань сюртука, что тот отшатнулся, поморщившись от боли, и поспешно проговорил:

— Я понимать, я все понимать. Но я не есть Gott. Я попробовать другой средство, хорошо? Но граф понимать, что я не есть Gott, хорошо?

Ночь Лиза пережила. Дмитриевский пренебрег всеми мыслимыми правилами bon ton и ночевал в спальне возле ее кровати.

Около полуночи Мелашу скрутил приступ — болезнь выбрала ее следующей жертвой, и теперь доктору приходилось ухаживать за обеими. Но Александр остался у Лизы не только по этой причине, он просто хотел быть рядом с ней. Даже брезгливость отступила, уступая место иным чувствам, когда Лизу порой выворачивало через силу влитым бульоном или красным вином. Он вытирал мокрой тряпицей ее лицо, руки, грудь, вливал в нее лауданум или впихивал кусочки сахара, смоченные камфорным спиртом.

— Вы понимать, что она выбросить все вон, да? Но если нет, это остановить рвота. Успокоить der Magen… м-м-м… живот, — приговаривал доктор. — Давать пить. Много. Нет вода — умереть.

На рассвете у Лизы снова начались судороги, но в этот раз Вогель только отдал распоряжения из соседней комнаты, не желая отходить от другой больной, которой стало намного хуже. Растерянному от собственной беспомощности Александру пришлось самому сдерживать Лизу во время приступа, который вырвал ее из сонного состояния. И, видимо, в этот раз боль чувствовалась еще сильнее, потому что сухие рыдания, рвавшие грудь Лизы, стали громче, дыхание более хриплым и тяжелым, а тело выгибалось все чаще и резче.

— Мне больно… больно… так больно, — повторяла Лиза, как заведенная.

Александру только и оставалось, что приподнять ее в кровати и прижать к себе, успокаивающе шепча что-то прямо в ухо, пока Платон удерживал ее ноги. Им казалось, что, обездвижив члены, они уймут ужасные судороги и хоть как-то облегчат ее страдания.

Александр не выпустил Лизу из своих рук, даже когда приступ прошел, а она безвольной куклой поникла у него груди. За прошедшие сутки кожа ее стала только бледнее, а под глазами залегли синие тени, выдавая тяжесть болезни. Пульс едва прощупывался в тонких ниточках вен на запястье. И именно тогда, на рассвете второго дня, Александр почувствовал, что его уверенность в счастливом исходе стремительно тает. Особенно, когда в спальню заглянул Платон, посланный за подогретым вином, чтобы хотя бы немного восстановить силы Лизы.

— Дохтур просит отца Феодора. Мне сходить? — спросил старый слуга у Александра и, будто прочитав его мысли, добавил: — Не для барышни. Для Мелаши. Кончается та…

Меланья умерла около полудня, когда за окном уже вовсю светило яркое летнее солнце. Отходила тяжело. В отличие от Лизы, она до последних минут пребывала в полном сознании и чувствовала не только приближающуюся смерть, но и всю боль, с которой холера вгрызалась в ее тело. Только после самого последнего приступа Мелаша впала в беспамятство, а спустя некоторое время ее хриплое дыхание затихло.