На сердце без тебя метель...

Сначала Александр пытался сломать двери. Но толстые доски и увесистый замок не поддавались, и он оставил это затею, чувствуя, как его охватывает паника. До окон ведь не добраться, слишком высоко.

Этого не может быть! Не может быть! Он метался по храму, словно дикий зверь в клетке, понимая, что, вполне вероятно, в эту самую минуту Лиза может испустить последний вздох. Ей не сделалось лучше. Все не так. Напротив, Вогель не случайно произнес те страшные слова, что крутились в голове Александра, пока он искал выход из ловушки.

«Силы для обряд. Чтобы успеть…»

— Это что, насмешка такая? Кара?! Наказание за все, что сотворил?! — воскликнул Александр в сердцах, теряя остатки самообладания. — Мне говорили, что ты милосерден! И это твое милосердие?! Запереть меня здесь! Забрать ее жизнь…

Он замер на месте, обернувшись на лик, скудно освещенный неровным светом лампадки. Встретил взгляд понимающих глаз, которые наблюдали за ним будто отовсюду. И внезапно, на какой-то короткий миг, эти глаза показались Александру живыми. Верно, виной тому были всполохи огонька лампадки, игра света и ничего более. Или собственное желание найти того, кто услышит и поможет, явив свое милосердие?

Александр никогда и ни у кого ничего не просил. Никогда. Даже прошение государю о помиловании считал немыслимым в силу собственной гордыни. А теперь он стоял перед иконой и всем нутром ощущал, что ему до безумия хочется верить — верить, что, если он попросит, будет услышан; что есть тот, кто будет милостив к нему и добр, и все простит, и даст еще один шанс начать все сначала. С чистого листа. С ней. Самое заветное его желание.

Александр и сам не мог впоследствии вспомнить, что говорил, обращаясь к лику и глядя в его выразительные кроткие глаза. Слова лились потоком откуда-то из глубины души, а вместе с ними выплескивалось отчаяние, которое все эти два дня он пытался в себе утаить. Но он помнил, как стало легче после. Эта полуисповедь-полумольба лишила его последних сил. Опустошила, не оставив взамен ничего. Все также теплился огонек в лампадках, также наблюдали за ним лики с икон, и также Александр был заперт в стенах деревянной церкви. Никто не придет за ним, еще долго не станут его разыскивать, ведь он сам сказал, что пройдется, что не хочет быть на соборовании… И только в одном случае его хватится Платон, когда случится то, о чем не достает сил даже помыслить. А стало быть, отсутствие розысков — хороший знак…

Ему снилось, что он карабкается вверх с ветки на ветку, слегка обдирая ладони о шершавую кору. На запястье у него была повязана белая лента из полупрозрачного газа. Он точно знал, что, если завяжет ее на одной из веток подобно окрестным крестьянам, то все будет хорошо, но что именно уловить никак не мог. Все карабкался и карабкался к заливающему глаза свету. А когда остановился, с трудом балансируя на верхних ветвях дерева, и решил, что уже пора, с удивлением обнаружил в руках вовсе не ленту, а кружево фаты — тонкое дорогое кружево, которым Лиза собиралась покрыть голову на их венчании. Он ведь сжег ту фату вместе с венком из белых шелковых цветов. Он точно помнил это! И от удивления, что фата снова оказалась в его руках, пальцы сами собой разжались, отдавая кружево на потеху ветру. Фата медленно закружилось в плавном танце и опустилась на землю у подножия деревьев. А сам он в неловкой попытке поймать ее нелепо взмахнул руками, пошатнулся и…

…и проснулся от звуков брякнувшего засова и скрежета тяжелого замка на дверях церкви. В храме заметно посветлело — за окнами занимался рассвет. Александр выпрямился на скамье, чувствуя неприятное покалывание в теле, а потом замер, увидев перед собой заметно взволнованного Платона.

Его искали. И он понимал, зачем…

Глава 42

Из распахнутого окна доносилось звонкое щебетание птиц. Ветерок ласково играл с зеленью листвы — длинные ветви березы едва уловимо двигались в грациозном танце. В воздухе витал чудесный аромат сладких цветов. Так обыденно для ясного летнего утра, и в то же время так непривычно после зимней стужи и грозного вороньего карканья. Щурясь от ярких солнечных лучей, Лиза с трудом открыла глаза, но так и не могла сообразить, где и когда ее преследовала стая ворон.

Над ее головой свисал кисейный полог. Кровать, на которой она лежала, стояла в уютной, со вкусом обставленной комнате, где каждая мелочь, даже фарфоровые статуэтки на комоде и изящные изразцы на печи-голландке, свидетельствовали о достатке хозяев дома.

Последнее, что отчетливо помнила Лиза, — снежное поле и крик ворон. Потому вид летней зелени за окном и незнакомая комната удивили ее настолько, что от волнения даже зашумело в ушах. Девушка попыталась приподняться в постели, но из-за невероятной слабости руки и ноги отказывались ей служить. Даже голову не сумела оторвать от подушки и голос подать не смогла — только тихий хрипловатый шепот сорвался с губ. Но и он был услышан. Полуприкрытые створки дверей распахнулись, и в комнату скоро ступил седовласый человек в узком темном сюртуке. В несколько шагов он подошел к Лизе и взял в сухие ладони ее запястье, чтобы по брегету, извлеченному из кармана жилета, проверить пульс.

— Я вас знаю, — прошептала Лиза, теряясь в ворохе мыслей, закруживших в голове при виде этого человека.

Он был в ее видениях во время хвори: то всплывал из темноты, то снова растворялся в ней. Лиза вспомнила, как сменяли друг друга при его появлении холод, жар, невыносимая боль, жажда, но иногда наступал невероятный покой, тут же затмевавший ранее испытанные неприятные чувства.

— Я так не думать, meine Frau. Доктор Вогель, к вашим услугам, — говоря это, пожилой мужчина немного нахмурился. — Надо отдыхать. Надо много спать. Хотеть пить?

Лиза действительно чувствовала жажду, а еще голодными болями заныл желудок, словно не ела она давным-давно. Но не от робкой молоденькой дворовой, что позже кормила ее с ложки, узнала Лиза о своей болезни. Ей все рассказал доктор, довольно наблюдавший, как пациентка жадно поглощает куриный бульон.

— Холера? — встревожилась Лиза, когда Вогель на смеси ломаного русского и немецкого объяснил, что еще какие-то четыре дня назад она находилась на грани жизни и смерти.

Видя ее чрезмерное волнение, доктор только отмахнулся от дальнейших расспросов. Лишь коротко бросил, что она «у друг», причин для тревоги нет и опасность миновала.

— Два дня нет смерть, нет болезнь новый! — похвастался он, отмеряя из склянки снотворные капли. — Много спать, meine Frau. Спать — это есть сила. Спать и кушать. И быть… быть… здравье!

И Лиза послушно следовала его указаниям, чувствуя, как постепенно возвращаются былые силы. Она редко бодрствовала, то и дело проваливаясь в темноту сна без сновидений. Самый здоровый сон, как говаривала ее нянюшка. Беспокоили Лизу лишь одиночество и молчание, которые изредка нарушала приставленная к ней девка.

Доктор приезжал каждый день, но ненадолго, а более никто ее не навещал, верно, опасаясь заразы. «Могли хотя бы записочку прислать», — скучая, с легкой досадой думала Лиза.

За эти дни у нее не возникло и тени сомнения, что она находится в Муратово. Лизу не покидала убежденность в том, что прежде чем лишиться духа, она попросила возницу отвезти ее в имение Дуловых. А что Натали не спешит ее проведать, так потому что до смерти боится холеры, особенно нынче, когда носит под сердцем дитя. Да и потом… Разве назвал бы ее другом доктор мадам Зубову? Грешно так думать, но едва ли старая знакомая приняла бы Лизу радушно, да еще с такой опасной болезнью. Не каждый друг отважится на такое, не то что недруг… Тем паче находись она в имении Варвары Алексеевны, разве ж ходил бы за ней доктор-немец? Уездным эскулапом в тех краях числился господин Журовский, при воспоминании о котором Лиза невольно вздрогнула — тут же на ум пришел Александр, и вспомнились странные сны, являвшиеся ей во время болезни.

— Когда я смогу покинуть стены флигеля? — нетерпеливо спросила Лиза на третье утро. Накануне она даже решилась подняться с постели и без поддержки испуганной ее поступком горничной прошлась от кровати до двери и обратно. — Я чувствую себя вполне здоровой.

— Я подождать день-два, — произнес доктор, проверяя ее пульс и внимательно осматривая лицо и руки. — Вы хотеть видеть?..

Он сделал многозначительную паузу, в коей Лизе почему-то почудился упрек.

— Нет-нет, — поспешила она заверить Вогеля. — Ежели надобно оставаться в карантине ради их здравия и покоя, я согласна быть здесь столько, сколько потребуется. Но, возможно, мне будет позволительно выходить на прогулку в парк или просто посидеть на крыльце? Если мне пришлют что-нибудь из моей одежды… Ведь мои сундуки забрали? Или нет?