На заре земли русской
Шрифт:
– А то, что вы, русичи, сами не знаете, во что веруете. Правду наши епископы сказали, религия прочна и сильна, под ней объединится мир, будь нашего епископа воля, он подчинил бы всех одной вере!
– Каждый верует, во что хочет, и пусть себе верует. Мне больше нечего тебе сказать, – устало вздохнул Всеслав. Ему казалось, ещё немного, и он выгонит настырного квирита за дверь. Посол упорно стоял на своём и даже не хотел прислушаться к словам князя, ему были важны только указания своих священнослужителей насчёт чужой религии, которая, говорил он, заведомо
– Suum cuique[1], – пожал плечами Октавий. Красивое, бледное лицо его приняло надменное выражение. – Ita factum est, et semper erit[2].
– Ad vitam aeternam[3], – ответил Всеслав.
Взбешённый квирит резко развернулся и вылетел за дверь. Всеславу стало смешно: гость и на русском-то языке не очень складно говорит, чужих религий не знает, а уж других хочет в свою непонятную веру обращать. Князь не помнил, когда он последний раз так смеялся; Димитрий, окончательно проснувшийся, не понял причину такого веселья.
– Сами не понимают, во что верят, – сказал князь сквозь смех. – Совсем свихнулись на вере там, за морем…
Юноша тоже расхохотался. Действительно, странно вели себя гости.
– А зря ты с ним повздорил, княже, – наконец проговорил он, отсмеявшись. – Он злопамятный. Теперь точно не станет помогать.
– Да ну его к чёрту с такой помощью, – Всеслав поднялся из-за стола и вышел, притворив дверь. Димитрий остался в горнице и, когда Полоцкий вышел, он лёг и уснул прямо на лавке – последние несколько ночей, проведённых почти без сна, давали о себе знать.
В коридоре Всеслав встретился с Октавием. Тот, смерив его презрительным взглядом, тихо произнёс:
– Я всё слышал. Завтрешним вечером уедем.
– Скатертью дорожка, – князь пожал плечами и, не желая более разговаривать с квиритом, пошёл к себе.
По обычаю в честь заморских гостей было устроено богатое застолье. Октавий был угрюм и молчалив, однако от предложенного ему почётного места не отказался. За всё время он едва ли проронил несколько слов, всё больше молча пил. Взгляд его задумчиво, рассеянно блуждал вокруг, квирит был уже под действием хмеля, и его оставили в покое.
На улице темнело. В горнице зажгли свечи и лучины, и тёплый, золотистый свет окутал просторное помещение. По большей части гости были уже хмельны; кто-то кланялся князю и уходил, кто-то оставался, и вскоре иноземные послы остались в большинстве. Октавий, придерживаясь одной рукою за край стола, поднялся с серебряным кубком в руке. Пальцы его дрожали, но он всё ещё твёрдо стоял на ногах.
– За веру, князь, – квирит протянул руку с кубком.
– За какую веру?
– Каждый за свою.
Кто-то из сидевших подле подал молодому квириту запечатанную флягу. Октавий ловким движением руки сорвал крышку и плеснул тёмно-бордовый напиток сначала Всеславу, потом себе. На мгновение закрыв глаза, Полоцкий медленно перекрестился. Пока он не видел, Октавий быстро выплеснул содержимое своего кубка через плечо. Одновременно князь и квирит поднесли кубки к губам, Октавий притворился, что пьёт.
– Вино? – спросил Всеслав,
опустив руку с кубком.– Да, – ответил Октавий, быстро взглянув на него из-под густых ресниц и тут же опустив взгляд.
– Странное…
Напиток оставил непривычно горький привкус, да и запах у него был какой-то необычный: пахло не только виноградом, но и чем-то ещё, непонятным, терпким. Когда Октавий во второй раз поднял кубок, Всеслав не повторил его движения. Голова неожиданно закружилась, очертания горницы начали расплываться, князь почувствовал, что воздуха не хватает, дрожащей рукой рванул воротник, расстёгивая пуговку, другой рукой схватился за край стола. Пол вдруг резко ушёл из-под ног.
Димитрий, стоявший до этого в дверях, бросился к Всеславу, подхватил его под руки, но не смог удержать. Поняв, что всем сейчас не до него, молодой квирит тихонько выскользнул из горницы незамеченным.
– Радим Евсеич, Злату позови! – попросил Димитрий, обратившись к тысяцкому Радиму, который ещё более-менее стоял на ногах.
– Кого позвать? – переспросил Радим, и без того туговатый на ухо, а тут ещё и выпивший изрядно.
– Злату, жену его! – повторил Димитрий. – Да скорей же!
Когда Радим, пошатываясь и придерживаясь за стену, вышел, Димитрий увидел, что на полу, где находились места квиритов, было разлито что-то тёмное. Вино... Юноша всё понял. Сразу вспомнилась и давешняя размолвка с Октавием. А ведь предупреждал князя, что зря он с гостем-то поссорился...
Радим с трудом поднялся на второй пол терема, отыскал девичью и постучался. Ему открыли почти сразу же; из-за двери выглянула босая, растрёпанная девчонка из прислуги.
– Чего?
– Княгиню позови, – хмуро велел Радим, чувствуя, как язык заплетается. Девчонка, уловив запах хмеля, чуть сморщила вздёрнутый нос и скрылась. Через минуту она вернулась.
– Княгиня спит.
– Разбуди!
Девчонка снова исчезла. Дождавшись, пока она уйдёт, Радим привалился плечом к стене: ноги подкашивались. Вскоре, набросив на плечи шаль и на ходу завязывая волосы лентой, Злата вышла к нему.
– Не гневись, что поднял тебя, – заметил тысяцкий, мельком взглянув на девушку. Она оправила шаль на плечах.
– Случилось что?
Радим начал издалека, пытаясь рассказывать так, чтобы Злата понимала произошедшее, но чем больше он говорил, тем сильнее она хмурилась. Из-за хмеля речь выходила бестолковой, путаной.
– Дело говори, Радим Евсеич!
– Спустись в главную горницу, с князем беда, Митька просил тебя позвать, – Радим решил быть краток.
– Боже мой, что такое? – ахнула девушка. Тысяцкий пожал плечами.
– А чёрт его знает, не видал я...
В сердцах Димитрий опрокинул кубок с вином, почти нетронутый; напиток пролился на стол. Радим и встревоженная Злата вскоре вернулись.
– Что случилось, Митя? – спросила девушка, опустившись на пол рядом с ним.
– За веру выпили, – буркнул Димитрий. – Квирит проклятый своё не стал пить, да я заметил поздно. А потом...
Не дослушав, Злата подошла к столу, подняла опрокинутый кубок, пристально рассмотрела его, понюхала и вновь обернулась к Димитрию. Лицо её было бледно.