На заре земли русской

– Ты зачем вино вылил? – шёпотом спросила она. – Как теперь противоядие искать?

– Противоядие? – испуганно переспросил Димитрий. Вроде бы всё было понятно, но не укладывалось у него в голове содеянное Октавием.

– Отравили его, – вздохнула Злата, вертя в руках опустевший серебряный кубок.

– Как?..

– Да если бы я знала!

Димитрий опустил голову. И снова он виноват...

***

Перед глазами стоял туман, в голове всё шумело, а в груди как будто шевелился какой-то огненный шар. Дышать было тяжело, и Всеслав, с трудом приподнявшись, закашлялся. Окружающие предметы немного расплывались, свеча дрожала и бросала неровную, трясущуюся тень на пол. За столом, уронив голову на руки, дремала Злата. Казалось, что она не спала несколько ночей.

– Злата… – тихонько позвал Всеслав, с трудом приподнявшись на локте. Голос показался каким-то хриплым, будто не своим. Девушка обернулась, смахнула растрепавшиеся волосы с лица. Она казалась очень бледной и уставшей.

– Господи… – прошептала она, прижав руку к губам. – Очнулся…

– Что… что случилось? – князь попытался восстановить в памяти предшествовавшие события, но ничего не получилось, он ничего не помнил.

– Четыре дня в беспамятстве пролежал, – девушка протянула руку, коснулась его лба прохладной ладонью. Её рука показалась ему холодной, как лёд, и он задержал её. – Мы так боялись… А жар у тебя не прошёл ещё...

– Погоди, – вдруг перебил её Полоцкий. – Сколько?!

– Четыре…

Голос Златы задрожал, но глаза её оставались сухими. Она не могла бы описать словами, что она пережила за четыре прошедших дня. Не отходила от него, почти не смыкала глаз, только иногда, когда становилось совсем уж невыносимо, засыпала прямо за столом.

– Димитрий извёлся весь, всё корит себя – не знал, тебя не предупредил, – продолжала девушка.

– О чём?

– Не помнишь ничего, – вздохнула она. – Вино было отравлено.

– Проклятье, – Всеслав прикрыл глаза.

Неожиданно дверь скрипнула, и неслышно вошёл Димитрий, такой же сонный, как и Злата.

– Я тут это… Услышал, что вы говорили…

– Ты там что, ночевал, что ли, под дверью?

Юноша слегка покраснел, опустил голову смущённо.

– Ну да. А вдруг чего…

– Дурачок, – усмехнулась девушка. – Ступай воды принеси и рушник чистый, коли уж помочь хочешь.

Виновато улыбнувшись, Димитрий вышел так же тихо, как и вошёл.

Возвращение

О тебе ли рассказал до времени

только звон оборванного стремени

Струн живая вязь – о тебе ли, князь,

О тебе ли, мой серебряный?

Мельница «Тристан»

Злата снова села на край постели, взяла руку князя, горячую, как огонь, в свою.

– Уехали они? – спросил он.

Девушка молча покачала головой. Тысяцкий Радим, протрезвевший к утру, не выпустил послов из города, а к дому, отведённому им, приставил стражу. Выходило, что чужеземцы оказались в безвыходном положении и уехать не могли.

– Радим Евсеич сказал, что приор за твою жизнь головой ответит, – задумчиво молвила Злата. – А вот и он…

Когда Димитрий вышел из горницы, в дверях его остановил тысяцкий, совершенно трезвый после давешнего.

– Как он? – тихонько спросил Радим, задержав юношу.

– Пришёл в себя, слава Богу, – так же тихо ответил Димитрий.

– Не Бога благодарить надобно, – поморщился тысяцкий, так и не признавший христианства, – а девчонку его, травницу. С того света, почитай, вытащила. Да всё никак прозванье её в башке не уложится…

– Злата, – подсказал Димитрий. – Позволь мне идти.

– Ступай, – махнул рукой Радим, дождавшись, пока юноша сбежит по лестнице, постучал в дверь и, дождавшись позволения, вошёл.

Всеслав хотел подняться ему навстречу, но не смог, в глазах потемнело, и Злата велела ему лечь. Князь постыдился такой своей неловкости перед тысяцким, но тот, словно не обращая внимания, без всяких предисловий спросил:

– Что с чужаками прикажешь делать, княже?

– Отпусти ты их, – Полоцкий махнул рукой.

Радим скрестил руки на груди, нервно прошёлся из угла в угол, чуть не сшиб со стола свечу.

– Пустить? Шутишь?

– Не до шуток, – буркнул Всеслав.

Тысяцкий во второй раз измерил шагами горницу. Остановился у красного угла, с неодобрением взглянул на лампадку пред иконами.

– Пойми ты, он смерти твоей хотел, – молвил он с некоторым изумлением в голосе. – А ты его – пустить… Ты князь, он пред тобой никто, какого чёрта ты святого из себя строишь?!

– Я не святой, – слабая улыбка тронула губы Всеслава. – Но и судить его не мне. Не я даровал ему жизнь, не мне и отнимать…

На мгновение он посмотрел на Злату, надеясь отыскать поддержку или осуждение в её взгляде, но она смотрела вниз, переплетя пальцы замком. Радим продолжал молча мерить шагами деревянный пол.

– Я сам убью его, – процедил он сквозь зубы.

– Не смей! – воскликнул Всеслав. Не было никакого желания мстить за себя, не было ненависти к квириту, было только презрение к нему, даже какое-то равнодушие к его дальнейшей судьбе. – Ты убьёшь его одного, а за него пять десятков таких же нагрянут.

Об этом Радим не подумал. Конечно, за молодого приора отомстят такие же квириты, злопамятный, обидчивый народ. Обороняться от них не представлялось возможным, и тысяцкий угрюмо кивнул в ответ, признав свою неправоту.

Спустя несколько дней Всеслав встал на ноги. Что делать с квиритами, в частности, с Октавием, виновником всего случившегося, так и не придумали, но и в Священную Империю их не отпускали. Радим Евсеич ходил мрачнее тучи, то и дело пререкался с князем насчёт того, как поступить с чужеземцами.

Спрашивали об этом и византийца Аврелия, который собирался провести в Киеве целый год и уехать на родину только через месяц. Но и у него не было хороших мыслей на этот счёт, он избегал разговоров об этом, однако обо всём другом говорил охотно.

– Нам бы мастеров ваших в Царьград, – сказал он однажды Всеславу мимоходом. – Золотые руки у многих, видел я, как храмы святые украшали…

– Некого нам отправить, – ответил князь. Ему было спокойнее от той мысли, что теперь он может держаться с Аврелием на равных. – Оклады – Димитрия дело, да не поедет он, откажется.