На заре земли русской

Стёмка лежал на земле, лицо его было прикрыто каким-то обрывком ткани. Одна рука покоилась на груди, и вокруг широкой ладони расползлось тёмное влажное пятно, а другая рука, слегка согнутая, была отведена в сторону, действительно, как будто обломанное крыло. Опустившись подле него на одно колено, Всеслав убрал ткань с его лица. Обыкновенно загорелое, даже смугловатое, оно казалось побледневшим и заострившимся. Щетина покрывала слегка впалые щёки и шею, губы были крепко сжаты, а тёмные глаза, всегда живые, пламенные, были открыты. Казалось, что Стемид заснул с открытыми глазами – если бы его руки не были холодны, как лёд, действительно можно было подумать, что он спит. Всеслав вздохнул и набросил платок на лицо атамана.

– Прощай, Стемид Афанасьич, – прошептал он едва слышно. – Не нашёл ты в этой жизни счастия, так в следующей обрящешь.

– Есть ли она, княже, следующая-то жизнь? – спросил кто-то из разбойников, доселе молчавших.

– Есть, – ответил Полоцкий, не задумываясь ни на мгновение. – Если верить, есть.

Не знал он, верил ли атаман Сокол в жизнь после смерти, нет…

Зима

Первым делом, вернувшись в дом, Андрей встал на колени перед иконами, приложился к светлому лику Божьей матери. Как ни крепился, не сумел он сдержать слёз, забыв о том, что не один он в доме, молился Господу о покойном брате. Стоило ему взглянуть тогда в глаза Богдана, широко распахнутые, но какие-то опустевшие и оттого казавшиеся безмятежными, он не мог сдвинуться с места, будто оцепенев перед ним, и только после долгих уговоров позволил сотнику Афанасию увести себя.

Оля кинулась к нему, обняла, прильнула щекой к груди, размазала слёзы по лицу. Андрей и не пытался её утешать, потому что и сам был не в лучшем состоянии.

– Как же мы теперь? – сестра подняла на брата глаза, покрасневшие от слёз. – Не сохранил Господь…

Андрей ничего не ответил, лишь крепче прижал к себе рыдающую девушку, поглаживая её по рыжим кудряшкам. Лампадка перед иконами угасала, красное стекло насквозь просвечивалось хрупким багряным отблеском свечи.

Димитрий не смог так сразу уехать. Двоих товарищей потерял он в ту ночь, потому долго ещё стоял подле могил их, прощаясь в последний раз. Понимая его горе, Всеслав оставил его: как найдёт в себе силы смириться и отпустить, так и воротится. Рассвет окрасил алым верхушки деревьев, повеяло прохладой, высокая степная трава колыхалась под ногами. На могиле Сокола лежал его лук и колчан со стрелами. Тугая тетива была порвана почти посередине, и лёгкий ветерок путал обрывки. Оперение стрел едва заметно шевелилось под его прохладным дыханием. Сам не зная зачем, Димитрий положил ладонь на землю. Земля была влажной и тёплой.

«Спасибо, – подумал он, закрыв глаза. – Спасибо тебе, Стемид Афанасьич. Спасибо, что верен был слову своему».

Димитрий осознал спустя какое-то время, что всё ещё сжимает в ладони крестик, тот самый, что отдал ему Богдан. Под первыми лучами золото блеснуло, за него зацепился солнечный лучик. Димитрий опустился перед деревянным крестом, составленным из трёх обрубленных ветвей, и осторожно положил вещицу к его основанию. Степной ковыль на долю секунды сверкнул золотом и тут же скрыл оберег. Перекрестившись, юноша медленно поднялся и на негнущихся ногах отошёл. В голубых глазах отражалось чистое сентябрьское небо и стояли слёзы.

Когда он вернулся, было уже около полудня. В доме стояла тишина, и обрывки разговоров, доносившихся из-за двери, не нарушали её. На столе, что стоял посередь главной горницы, всё так же лежал брошенный нож, несколько обструганных Богданом лучинок. Димитрий отвернулся – не хотелось думать сейчас о погибшем товарище, но всё в доме напоминало о нём. Юноша остановился в дверях, рассеянно осматриваясь. Вошёл Андрей – угрюмый, потерянный.

– Пошли, поможешь мне, – глухо сказал он, не глядя на Димитрия. – Там дрова поколоть надо и сложить.

Работа помогала горю отойти на второй план. Димитрий поспешно вышел за Андреем.

Всеслав поднялся в верхнюю горницу и остановился перед иконами, что стояли на маленькой полочке в красном углу. Сбросив доспехи и кольчугу, перекрестился трижды, шёпотом прочёл молитву. Вслед за ним неслышно вошла Злата, замерла в дверях, боясь помешать. И только когда он обернулся и заметил её, она подошла ближе. Всеслав обнял её, и какое-то время они молчали, прислушиваясь к тишине и благодаря Бога за бесценный дар – жизнь и любовь.

– Ты ранен? – вдруг встревоженно спросила Злата, чуть отстранившись от князя. Он посмотрел на окровавленный рукав.

– Пустяки.

– Нет, не пустяки! – возразила девушка. – Нельзя так, не бережёшься совсем. Сними рубаху, я посмотрю…

Сняв рубаху и повернувшись к Злате спиной, Всеслав почувствовал какое-то смущение. Надо же, поцеловать не стеснялся, а рубаху перед ней снять стесняется. Но девушка ничего не сказала, осторожно, боясь причинить боль, коснулась прохладной ладонью его раненого плеча. Неровный, неглубокий след от лезвия рассекал кожу до локтя и внезапно обрывался, будто сабля дёрнулась в руке ударявшего. Злата ненадолго вышла и вернулась с кувшином воды.

– Промыть надо, – пояснила она, хотя Всеслав не задавал вопросов. Когда на рану полилась холодная вода, он невольно вздрогнул от неприятного ощущения.

– Прости, – прошептала Злата, ласково проведя рукой по его плечу. – Ещё немного.

– Кто тебя научил? – спросил Полоцкий, когда она закончила. Чистая ткань, заменившая повязку, не мешалась и почти не ощущалась на руке. Боль постепенно уходила, как будто прохладная вода вытягивала её.

– Матушка, – ответила девушка, и уста её при воспоминании о матери тронула печальная улыбка. – Когда отец домой возвращался из сечи, она… так же делала, а я просто видела.

– Я бы сейчас тоже просто домой вернулся, – вздохнул Всеслав, натягивая рубаху обратно.

– Мы не вернёмся? – с удивлением переспросила Злата.

– Вернёмся, моя хорошая, обязательно вернёмся, – промолвил он задумчиво, – но не скоро. Нельзя город бросить, пойми меня, пожалуйста, никак нельзя. Они надеются на меня, я должен…

– Я понимаю, – ответила девушка.

***

Так незаметно, в городских делах и заботах, осень и пролетела. Город облегчённо вздохнул: после ухода Изяслава стало сразу спокойнее и тише. Несмотря на то, что князь Полоцкий сперва отказывался оставаться в Киеве, он всё-таки остался, и жители были действительно благодарны. Разрушенные и спалённые в ходе восстания дома и постройки вскоре были восстановлены, к началу зимы жизнь в городе и вовсе вернулась на круги своя.

Осень была холодна, а зима и того хуже. Снежень-месяц принёс стужу, северный ветер, белое покрывало укутало землю, дома, облетевшие деревья. Купола Святой Софии блестели золотом на морозном солнце. До князя Всеслава дошёл слух, что Киев хотят посетить заморские гости из самой Священной Империи. О том ему доложил тысяцкий Радим, до которого все сведения долетали всегда в первый черёд. Всё внимание Всеслава было обращено на храмы города, Софию и Троицу – наверняка квириты захотят посетить святые места столицы. С мастерами в городе было сложно, никто не мог взяться за отделку окладов икон – работа была тонкая, ювелирная, требовала много умения и ловкости. И Всеслав был несказанно удивлён, когда Димитрий предположил, что он мог бы заняться этим делом, только работа это долгая, за несколько дней он не справится. На пять икон требовался месяц, а когда эти иноземцы прибудут – неизвестно.

– Да ты, поди, не знал, что я учеником ювелира был, – смеялся Димитрий, когда Всеслав в сотый раз недоверчиво переспросил его, по силам ли ему такое дело. – Многому, конечно, выучиться не успел, но кое-что умею…

Так ювелирная работа была поручена Димитрию, и в один вечер он зашёл к мастеру Венцеславу за инструментами. У дверей его встретил не кто иной, как Василько.

– Опять ты, – с неодобрением заметил он, стоило незваному гостю появиться на пороге. – У меня от тебя одни беды.