На заре земли русской

– Тебя как звать? – спросила девушка, взяв его руки в свои и пристально рассматривая. – Перевязать надо, гляди, растёр всё…

– Светорад, – ответил юноша. В горле пересохло, и голос показался каким-то осипшим. – Димитрий во Христе.

– А я Неждана, – представилась девушка. Остаток воды из плошки она вылила ему на руки и, разорвав рушник на две части, перевязала ему запястья. Боль потихоньку уходила.

– Спасибо, – вздохнул Димитрий, мельком взглянув на Неждану. При слабом освещении почти ничего нельзя было разглядеть, но он увидел, что она довольно хорошенькая. Светло-русые её волосы были заплетены в две широких косы, выбившиеся пряди падали на загорелое, даже чуть смугловатое лицо.

– Не благодари, – откликнулась девушка. – Жалко мне тебя. Я ведь всё видела.

Димитрий почувствовал, как краска заливает лицо. Да, смутиться было от чего. Но девушка, не обращая на это внимания, более ничего не сказала.

– Ты бы поспал, – предложила Неждана, поднявшись и отряхнув подол от соломы и земли. С этими словами она подхватила свечу и, больше уж ничего не говоря, поднялась по лестнице, постучалась в дверь.

– Демьян, отвори, – послышался откуда-то сверху её требовательный голос. Дверь со скрипом открылась, послышался скрип ключа в замке, а потом всё стихло. Димитрий растянулся на соломе и постарался уснуть, но сон не шёл. Он подумал о том, что Всеслав дал ему всего седмицу, но тут прошло уже пять дней, а воротиться в Киев ему так скоро не удастся. Да и просьбу князя не выполнил, письма не забрал…

Димитрию снилась Светланка. Снился тот самый день, когда они впервые встретились у ворот Святой Софии. Ему тогда минуло пятнадцатое лето, а ей, кажется, тринадцатое. На дворе была весна, потихоньку переходящая в лето, на улице тепло, пахло цветами, травами, лёгкий, едва ощутимый ветерок играл волосами…

Димитрий остановился перед тяжёлыми воротами храма. Служба ещё не началась, он пришёл намного раньше. Рассвет только занимался, казалось, солнце купается в реке, разбрызгивает кроваво-алые лучи на сизые облака. Юноша зачем-то коснулся рукой двери: дерево было тёплым и пахло лесом. Вокруг собора царила особенная хрупкая тишина и особенный, ни с чем не сравнимый аромат тающего воска, ладана и благовоний. С иконы над дверью, словно свысока, смотрел Господь – Димитрий осенил себя крестным знамением, положил земной поклон.

– На службу в такую рань? – вдруг послышался сзади насмешливый голосок. – Аль просто любопытно?

– К заутрене, – ответил юноша, обернувшись. Перед ним стояла девочка солнцеворотов четырнадцати от покрова. Сама такая маленькая, лёгкая, и коса длинная, почти белая, точно светится, а глаза чёрные-чёрные, будто два уголька...

– Тебя как звать? – продолжала допрос незнакомка, подойдя ближе. Димитрий, в свою очередь, тоже невольно сделал шаг к ней и замер, не смея подойти ближе.

– Димитрий, – ответил юноша, заворожённо глядя в тёмные глаза девочки.

– Будем знакомы, – улыбнулась девочка, протянув ему руку. Осторожно, боясь ненароком сделать что-нибудь не так, Димитрий коснулся её пальцев. Маленькая прохладная ладошка девочки спряталась в его широкой ладони. – Светлана.

– Красиво, – улыбнулся юноша. Девочка смущённо опустила взор, румянец залил её бледное лицо, но она не отняла руки, наоборот, чуть крепче сжала руку нового знакомого.

– Войдём? – спросила она тихонько. Димитрий сначала не уловил смысл вопроса: совершенно забыв обо всём на свете, он рассматривал Светлану, любовался, как первые лучи весеннего солнца путаются в её белёсых прядях, как румянец медленно, почти незаметно сходит со щёк.

– Рано ещё, – так же тихо промолвил он наконец, когда Светлана рассмеялась в ответ на его странное молчание. – Ты одна пришла?

– С отцом, он скоро подойдёт, – задумчиво произнесла девочка. – А ты?

– Чай, не маленький, один хожу, – Димитрий помрачнел. Вспоминать об отце, который бросил маму, когда Димитрий был ещё совсем ребёнком, не хотелось. Это событие, мрачное, тяжёлое, почему-то осталось в памяти. Конечно, из своего детства он многого не помнил, но это...

– Прости, – прошептала Светлана и погладила его руку. Димитрию захотелось заплакать: ему было непривычно такое внимание, такая случайная нежность. Он вовсе не сердился на девочку, ведь она не нарочно об отце спросила. Обыкновенно юноша слышал приказы, веления в свою сторону, да, довольно-таки часто – благодарность, но чтобы так...

Серебряный колокольный звон, оповещавший начало заутрени, неожиданно разрушил хрупкую тишину, рассыпался, растаял в воздухе. Утро вступило в права свои, и на прозрачной глади реки сияли блики. Димитрий и Светлана переглянулись:

– Теперь идём?

– Теперь да, – ответил юноша, всё ещё не выпуская руку девочки.

Служба не запомнилась. В тот день Димитрий был невнимателен, голос отца Филиппа доносился до него откуда-то издалека, он не улавливал смысла молитвы. Когда при выходе из храма девочка обернулась с улыбкой, Димитрий вдруг узнал Неждану…

А оставшуюся часть сна он помнил плохо. Помнил только, что у Нежданы глаза карие, как земля, как крепкий настой из трав, а руки тёплые, как у матери его. И мать он тоже видел во сне – молодую, ясноглазую, с доброй, немного печальной улыбкой и длинной светлой косой. Она стояла посередь пшеничного поля с небольшим снопом колосьев в руках, а Димитрий шёл к ней и никак не мог дойти. Она улыбалась, махала, звала его, но расстояние меж ними не сокращалось, и Димитрий тогда побежал. Ноги путались в высокой траве, по дороге он нарвал немного полевых цветов, а потом, когда наконец добрался до неё, снова узнал черты едва знакомой девушки в родном лице.

Уговор любви дороже

Утром его снова привели к Мстиславу. Давешний разговор повторился, но снова не принёс никаких результатов. И кажется, Димитрий уже во всём сознался, да только Мстислав отчего-то был уверен, что тот упорно скрывает, на что нужны Всеславу письма. Юноша и сам о том не ведал, и, возможно, в конце концов сказал бы, но Мстислав не мог от него добиться толковых ответов.

Мстиславу нравилась власть. С отъездом отца он стал полноправным князем в Полоцке, его боялись, его слушались с полуслова, его приказы исполняли. Но не секретом для него было, что люди ждут Всеслава, верят, что он может вернуться, и тогда снова воцарится покой на северной земле. Мстислав этого ждал и боялся. Он знал, что его войско не сможет стоять против войска Всеслава. Многие перейдут на его сторону, и никакими силами нельзя будет заставить их подчиниться. Мстислав помнил, что ни одна битва, кроме Новгородской, не обернулась полоцкому князю поражением, страх брал его, тревога завладевала сердцем, не хотелось отдавать княжение, пусть даже удельное.

Парень, стоявший перед ним, тоже был из тех, кто верен Всеславу, мало того, Мстислав помнил, что он к нему очень близок. Власть, которая была дана Мстиславу в неограниченном количестве, позволяла ему сделать с этим мальчишкой всё, что угодно, и он чувствовал, что руки развязаны. Он мог бросить его в темницу, поставить на колени, пригрозить смертью, но говорить он его заставить не мог. И даже когда этот парень медленно сполз по стене на пол почти без памяти от боли, Мстислав, с огромным трудом сдерживаясь от того, чтобы ударить его ещё раз, кликнул стражу и велел увести его.

Димитрий пришёл в себя в погребе. К его голове кто-то прикладывал смоченную в холодной воде ткань. Перед глазами всё расплывалось, в висках стучало, он хотел приподняться, но сил не было. Кто-то осторожно приподнял его голову, подал воды.

– Неждана, – прошептал он, с трудом улыбнувшись.

– Молчи! – девушка слегка коснулась ладонью его губ, стёрла кровь с его лица. – И зачем ты споришь с князем? От него не жди добра, а он тебя ещё и за эти письма отцовы невзлюбил, погубит тебя твоё сердце, всем открытое! Нет у тебя хитрости, а без неё не проживёшь. Когда и солгать не грех бывает…