Начнем с Высоцкого, или Путешествие в СССР…

— Чего тебе?

— Пришел поблагодарить вас за интересную поездку…

— На здоровье!

Я замялся, подыскивая слова.

— Вам просили кое-что передать…

Глаза Юрия Михайловича как-то нехорошо и пристально сощурились. Мне показалось, в них блеснул какой-то терпеливый, выжидательный гнев.

— Что передать? — с вкрадчивой угрозой вопросил он и подтянулся в кресле в мою сторону, словно к броску готовясь.

Мысли мои заметались в поисках мозгов…

— Опять-таки — благодарность за ваш визит, — скороговоркой затараторил я. — Меня, кстати, вчера встретили ваши ребята…

— Ах, это… — обмяк он. — Да, все приехало, спасибо, молодец.

— У меня личная просьба, — осмелел я, глядя на золото его погон, расшитых узорами столь же витиеватыми, сколь и пути их обретения.

— Ну?

— Вы не могли бы сказать «спасибо» за мой прием вашим грузинским коллегам из министерства? Они спланировали поездки, дали мне материалы для очерков, обязательно буду над ними работать… Особенно хочу отметить начальника милиции Кахетии и его подчиненного Неберидзе…

Чурбанов что-то пометил себе в блокноте. Затем, подумав, махнул рукой, пододвинул к себе один из телефонов, набрал номер. Коротко изложив грузинскому министру мою признательность в собственной начальственной интерпретации, вновь уткнулся в меня взглядом. Спросил:

— Тяжело пить с грузинами?

— Серьезная работа. Кстати, я прочел стихи вашей знакомой, — начал я плести обнадеживающую легенду, но он меня перебил:

— Выкини! У нее новое увлечение: эта дура решила податься в эстрадные певицы, прорезался у нее, видите ли, голос… Познакомь ее теперь с Пугачевой, такая заявка, прикинь? Все — моя Галя, добрая душа, кому только не помогает… Да и я… Все у тебя? Тогда идите, мальчик, не мешайте…

Вечером мне позвонил Зураб.

— Дорогой, — проникновенно сообщил он, — у нас все, как надо… Меня поощрил министр. Сам!

— А… Неберидзе ваш…

— Я же говорю: все, как надо, я сразу в тебя поверил! Когда в следующий раз соберешься в Кахетию…

Дальнейшее я уже не слышал, крестясь на домашние иконы и, полагая, что их надо бы освятить.

* * *

Удивительное свойство человеческого сознания: порой, уже через десятилетия, вспоминается то, что запечатлелось в нем мельком в своей незначительности и обыденности, но вдруг открылось в иной, прежде потаенной сути, как обескураживающее откровение. Или же, исподволь копившиеся детали и образы в том неотвязном багаже, что волочит за собой, ничуть им не удручаясь, поэт, либо художник, словно по внутреннему зову, подобно собравшимся в рой пчелам, соединяются в единстве выстраданной формы картины, романа, стиха.

Мое путешествие в Грузию ни в коей мере не было одухотворено даже подспудными устремлениями к накоплению творческого материала, но все состоялось помимо меня, и тот загадочный механизм, что вложен в мое существо, через много лет внезапно наполнил меня иным ощущением того пространства, где я столь праздно и бездумно существовал. И смыслом этого пространства были отнюдь не застолья, не шальные деньги, не галочка в списке туристических достижений. Смыслом стали стихи.

СНЫ

Какие сны мне снились в тех горах? Какой весной сады цвели в долинах? Не помню. Но от снов остался страх, Слепой, неясный, темный, беспричинный. Реки вода с прозрачной зеленцой, Неслась, искрясь, звала меня умыться, Мне было тридцать, рано на покой, Мне было чем развлечься и забыться. Но в беге ускользающей воды, Я вдруг увидел отраженье мига, Что исчезал за тенью от скалы, Стой, миг! Ну, как же мне тебя настигнуть? Я знал одну, одну ее любил, Но мысль пришла — досадна и бесспорна, Тот час разлуки, что не наступил, Ждет нас вдали — бесстрастно и упорно… Какие сны мне снились в тех горах, Где воды рек закованы в утесы, Какие грозы зрели в облаках, Судьбы ответом на мои вопросы? Я испытал уже печаль потерь, И понял: время всех переиграет, Оно в былое запирает дверь, И черенок ключа к замку ломает. За годом тает год, как сон за сном, А время-вор крадет, все то, что мило. Тот смутный страх кольнул меня ножом, А жизнь потом кинжалами пронзила. Какие сны мне снились в тех горах, Какой весны был миг неуловимый? Я жизнью пережил тот давний страх, Пред временем, уже текущим мимо… Какие сны мне снились в тех горах?.. Литературная газета 13.01.2021 г.

«Человек и закон»

В 1983 году в журнале «Человек и закон», издававшемся в СССР девятимиллионным тиражом, произошел скандальчик: со своего поста главного редактора был уволен некто Семанов С.Н., уличенный в причастности к некоей антисоветской группе, считавшей необходимой русификацию политического руководства России. Скандальчик был келейный, выплескивать на публику тогдашнее противостояние в верхах КПСС и среди деятелей культуры либерального и русофильского направлений, уже отчетливо наметившихся, начальство не желало, как не желало терпеть и радикалов из того или другого стана на идеологических постах. Брежневско-Андроповский застой предполагал модель государства-пруда, где какие-то лягушки могли и поквакивать, но на определенной частоте и громкости, не влияющей на общий штиль водной глади. Но соединение их в хоть какой-нибудь громогласный хор было исключено категорически.

На смену Семанову в качестве главного редактора пришел инструктор ЦК КПСС Владимир Сиренко. Инструктор опальный, отторгнутый из ЦК то ли в силу внутренних интриг, то ли из-за доноса на его разностороннюю личную жизнь.

Сиренко, надо отметить, при всей своей логичности, сдержанности и даже легком цинизме, был руководителем душевным, свое главенство над коллективом не выпячивал, кроме того — был человеком пишущим, и в современной литературе разбирался более-менее профессионально. С удовольствием воспринимал остросоциальные произведения, почитывал самиздат, но, как матерый идеологический конъюнктурщик, скользких материалов на страницы вверенного ему издания не допускал.

Редколлегия журнала отличалась от иных редколлегий существенной своеобразностью, в нее входили: Рекунков А.М. — генеральный прокурор СССР; Седугин П.И. — член Верховного Совета СССР; Сухарев А.Я. — министр юстиции РСФСР, позднее — генеральный прокурор СССР; Филатов А.М. — председатель коллегии по уголовным делам Верховного суда СССР; Чурбанов Ю.М., и этим все сказано; наконец — из творческой интеллигенции — Юлиан Семенов с редакционной кличкой «Шпионов». То есть, с такой внушительной компанией вокруг своей персоны Сиренко чувствовал себя весьма уверенно и полагал, что жизнь удалась: прикрепление к кремлевской больнице, персональная черная «Волга», огромная ведомственная квартира с двумя туалетами около метро «Сокольники» и — надежда на возвращение в кущи ЦК…

Познакомил меня с ним Андрей Дементьев в 1983 году, после издания «Нового года». Роман мой Сиренко прочел, пригласил на встречу, и вскоре мы попивали с ним кофе в его кабинетике, в одном из многочисленных отсеков редакционного помещения, располагавшегося на первом этаже жилого дома на Олимпийском проспекте.

По поводу своего творения я выслушал довольно искренние комплименты, после чего Сиренко попросил дать ему почитать что-либо из «новенького». Ну, почитать, так почитать… Нате вам «Перекресток», развлекитесь. Даже краем сознания я не надеялся на возможность публикации этой вещи в его журнале, передав ему рукопись, как частному лицу.

— Андрей, — говорил мне Сиренко, — ты знаешь многих знаменитых авторов, а мне нужно поднимать репутацию журнала. У нас сухая, даже черствая публицистика и слабенькие детективчики для домохозяек. Нам нужны сильные произведения, пусть хотя бы боком, но прислоняющиеся к правовой тематике. Поговори с братьями Вайнерами, с Эдуардом Хруцким, нам нужны имена и качество… Теперь о нашем непосредственном взаимодействии. Могу направить тебя в любую командировку. От Камчатки до Бреста. Лучшие гостиницы, прием на высшем уровне. Только привези стоящий материал.