Начнем с Высоцкого, или Путешествие в СССР…

Чужая свадьба — мероприятие более легкомысленное, чем свадьба собственная: не надо присматривать за невестой, лобызать ее по команде «Горько!», следить за сохранностью подарков, обслугой и собственным адекватным состоянием, но тупое поглощение пищи и алкоголя в гвалте гортанных голосов, изъясняющихся на иностранном языке и среди незнакомых физиономий — занятие, похожее на школьный урок, когда свою оценку ты уже получил, а до освободительного звонка еще полчаса надо ерзать за партой.

Впрочем, скучать мне не дали: Зураб слюняво шептал в мое ухо, давая характеристики собравшимся гостям по роду их служебного положения и моральных качеств, причем, довольно нелицеприятного свойства; дама средних лет, сидевшая напротив, недвусмысленно подмигивала мне, намекая на шанс временно отлучиться в ее компании из-за стола, что я, умудренный поездками в капиталистическое зарубежье, расценил, как провокацию; а затем внезапный финт выкинул один из гостей, впрочем, из лучших чувств…

Парень в потертой кожаной куртке вдруг вытащил из кармана пистолет и, салютуя в честь новой семейной пары, пальнул в воздух, однако дура-пуля звонко тюкнула в стальную перекладину, на которой держался увивавший террасу виноград, срикошетила и — угодила в плечо одному из приглашенных, до сей поры благожелательно на стрелка взиравшему.

После естественно возникшей суматохи в дело вступил невозмутимый Зураб, отобрав у хулигана оружие, вызвав наряд милиции и скорую помощь.

Вскоре стенающего подранка, выражающегося нехорошими русскими словами, увезли в больницу, а бывшего владельца пистолета, оказавшегося братом невесты, начали готовить к отъезду в камеру предварительного заключения, выдав ему смену белья и собрав внушительный узел с разнообразным питанием; при этом начальник милиции лично распорядился добавить в арестантскую поклажу блок сигарет и бутыль вина.

Трогательное прощание с задержанным сопровождалось соболезнующими объятиями и целованиями. Дама, подмигивающая мне, куда-то исчезла, но, посмотрев на пустующий стул неподалеку от меня, на котором ранее сидел какой-то мужик явно холостого образа жизни, я заподозрил соединение двух одиноких сердец…

— Что будет со стрелком? — спросил я запыхавшегося Зураба, вернувшегося на место.

— А, не знаю… — пожал тот тучными плечами. — Сын Амирана, слушай… Что-то решим.

То, что «решим» я понял по беззаботности папы-Амирана, провозглашавшего очередной тост во благо жениха и невесты.

К вмятине, оставленной пулей на трубе, кто-то подвесил радостный розовый шарик, дабы она не резала глаз тревожным изъяном, и свадебное торжество возобновилось в прежнем объеме.

Утром меня разбудил Зураб, в отглаженном костюме, гладко выбритый, лучащийся тактом и миролюбием.

— Вставай, дорогой. Сейчас — завтрак, потом — обед, вечером — свадьба…

— Опять?!

— Конечно. Такой месяц… Надо терпеть…

— А как этот?.. Ну, кто стрелял…

— Дома уже. Оба. Кто ранен, пять тысяч за дырку попросил, благородно все оценил, не жадный человек, хорошие у нас люди, с широкими сердцами…

— А если бы пуля, да в широкое сердце…

Зураб поиграл бровями.

— Ну, это уже не пять тысяч…

На следующее утро я не просыпался, а восставал из мертвых. А ведь какая простая истина: если хочешь встать бодрым, надо ложиться в постель не в тот день, когда просыпаешься!

Зураб, сидя на стуле возле кровати, невозмутимо повествовал:

— Пришла телефонограмма из министерства. Сегодня тебя отвезут в Цинандали… Там уже ждут! А потом вернешься ко мне, обсудим кое-что…

У меня прорезался голос. И звучал в голосе ужас:

— Никакого Цинандали! Сегодня я улетаю! В Москву! Срочно! Пожалуйста!

— Тебе здесь нехорошо, дорогой?

— Мне здесь так хорошо, что аж плохо! Меня не поймут на работе…

Этот аргумент сработал. Вскоре машина с провожающим меня Зурабом катила в желанный аэропорт.

— Тут такое дело, — застенчиво говорил он. — У меня место заместителя по линии ОБХСС освободилось. Надо назначить Амирана. В нашем министерстве как-то насчет него не очень… Прошу: попроси, чтобы туда позвонил Юрий Михайлович…

На мои колени лег увесистый бумажный пакет. Я покосился на шофера. Зураб, в ответ на мой взгляд, снисходительно поморщился: не бери в голову…

— Но… — промямлил я.

— Сам реши, как и чего, — умещая пакет в мою дорожную сумку, продолжил он, имея в виду будущий раздел взятки.

По тону его, в котором мелькнула непреклонная нота, я понял, что принимать возражения он не склонен. Вот что означало «потом вернешься ко мне».

— А если…

— Значит, в знак уважения, — отозвался он заученно. — Но все-таки, пусть позвонит…

27 августа 1760 года императрица Елизавета издала указ, запрещающий взяточничество госчиновников. Никто не в курсе, когда указ вступит в силу?

В зеркале заднего вида я заметил микроавтобус, тянувшийся за нами хвостом с самого начала маршрута.

— Что за машина? — спросил я.

— Так, подарки, — откликнулся Зураб. — Немного вина…

— Целая машина?

— Ни о чем не беспокойся, дорогой! Из нашего министерства уже позвонили в ваше, они пришлют людей… Половина вина тебе, половина — Юрию Михайловичу, все доставят, тебя тоже…

Я почувствовал, что погружаюсь в пучину явной коррупционной аферы… А вернее, в шестерни механизма, противостоять которому невозможно, ибо работал он исторически планомерно, выверено и беспристрастно. Я ощущал себя в роли бессмертного Хлестакова, оказавшегося в ней вопреки здравому смыслу. Благодаря рекомендательному представлению Чурбанова и выписанной им ксиве, я, имевший к журналистике и к милиции отношение эфемерное, виделся реальным чиновным лицам надстоящим над ними небожителем, и разочаровать их правдой своего истинного статуса означало уже столкнуться как с возмущенным неприятием себя, так и с существенными проблемами. Да, после таких репетиций, вернись я на сцену, воплощение образа Хлестакова далось бы мне безо всяких режиссерских поправок…

Также подозреваю, что человек, хоть сколько-нибудь времени подвизавшийся на актерской стезе, приобретает, подобно усвоенному рефлексу, навык артистизма, применимый им уже во всех последующих жизненных перипетиях… Может, потому в старину лицедеев и хоронили за оградами кладбищ?

В полете я пересчитал сумму, переданную мне в пакете и — обомлел. На эти деньги можно было купить несколько кооперативных трехкомнатных квартир улучшенной планировки. Глядя на проплывающее под брюхом самолета ватное одеяло умиротворенной облачности, я лихорадочно раздумывал: а если с этой взяткой меня уже встречают во Внуково компетентные ребята с жесткими лицами? Спустить ее в авиационный унитаз? А если ее потребует Чурбанов?

Адреналин и похмельный пот стекали в мои ботинки.

Во Внуково меня действительно встретили. Вопреки моим страхам — полнотелые милиционеры из хозяйственного управления министерства с добродушными бабьими ряхами. Прямо на летном поле, без комментариев загрузив две машины вином, в одну из них они усадили меня и — отправили домой, где пришлось потратить битый час, чтобы перенести тяжеленные ящики в квартиру, заставив ими подсобку в упор до потолка.

Следующим днем я навестил Чурбанова. С пакетом в портфеле. Генерал был хмур, сурово озабочен своими делами, не выказав ни малейшей радости от моего возникновения в своих служебных апартаментах.