Над пропастью юности

— Вряд ли ты сможешь утешить меня лучше, чем это сделали Алисса и Рейчел, но спасибо за попытку, — она сдержанно улыбнулась.

— Это связано с тем, что у них то же короткие волосы? — Фрея кивнула в ответ. — Жаль, что я постигся немного раньше, но если тебя утешило бы, я мог бы побриться налысо.

— Нет, пожалуйста, нет, — она даже засмеялась. Схватила обеими ладонями его руку, что продолжала прижиматься к лицу, как Джеймс поднялся с места и поцеловал её, забирая остатки напряжения, что сковывало тело ещё с самого утра.

И пока они наслаждались временем, когда были впорядке, Марта оставила вещи в камере хранения и вознамерилась вернуться в город, пока оставалось время, чтобы попрощаться с Рейчел. На город опускались сумерки. Небо залилось иссине-серой краской, за которой пряталась восшедшая на привычное место луна и засверкали золотой россыпью звезды. Движение улиц заметно оживилось, и она слишком быстро потерялась среди людей, которых не замечала, не подозревая, что из толпы её давно заметили двое парней.

Марта приближалась к общежитию, в каждом окне которого мерцал свет. Она остановилась, чтобы найти окно подруги и убедиться, что та была в комнате, когда почувствовала глухой удар, пришедшейся в затылок и поваливший в ту же секунду с ног.

Голова закружилась, перед глазами всё расплывалось. Марта не успела вскрикнуть. Лишь сдавленно промычала, испытав тупую боль. Кто-то схватил её под обе руки и оттащил в сторону. В тени она смогла различить лишь две нависшие над ней фигуры, но не принадлежащие им лица.

— Ты уверен, что это она? — эхом отбилось в голове.

— Ещё днем я видел её с Кромфордом. Конечно, это она. Светлые длинные волосы и круглое лицо, — ответил второй голос.

— У неё на ноге должен быть шрам. Рей говорил о шраме…

— Чёрт, нет времени. Просто тресни её по голове посильнее и уходим.

Марта не успела возразить, спросив кем был Рей, имя которого было неизвестно. Но стоило ей чуть приподняться, чтобы шепотом заговорить, как следующий удар по голове её окончательно вырубил из сознания.

Глава 39

На улице шел мелкий размеренный дождь. Он оставлял на одежде едва заметные пятна, но по окнам стучал достаточно громко, чтобы его можно было расслышать в тишине уютной кухни мистера Клаффина. Первые дни марта отличались промозглой сыростью, что медленно убивала зимний блеск. Снег превращался в грязное месиво, улицы были полны талой воды, а небо всё чаще набирало серых красок и пускало в ход мелкую мерзкую морось. Погода не располагала к прогулкам, поэтому в любом помещении, где можно было согреться, теперь было не протолкнуться. Дома было более комфортно, тепло и тихо, и единственное, что огорчало Джеймса, так это что теперь ему негде было остаться с Фреей наедине.

Он думал об этом, когда мистер Клаффин готовил чай. Элли, по привычке, устроилась у парня в ногах, свернувшись светлым комочком. Когда Джеймс гладил её по голове, она закрывала глаза, что заставляло неизменно улыбаться. Мать не разрешала заводить любое животное. Однажды Оливер принес домой кошку, едва заметив которую миссис Кромфорд спохватилась и подняла весь дом на ноги. Было забавно наблюдать за тем, как весь штат персонала бегал за испуганным животным по дому, но совсем несмешно стало, когда его наконец-то поймали и вышвырнули за дверь. Джеймс тогда взял вину на себя и был наказан розгами. Теперь же голову пронзила и мысль о том, не завести ли им с Фреей в будущем собаку или кошку. Если только девушка даст своё согласие. Если только у них действительно будет будущее.

Джеймс посмотрел на мистера Клаффина, только когда тот подвинул ему чашку с горячим ароматным напитком. Чаепитие стало для них чем-то вроде прощального ритуала, без которого нельзя было обойтись. В суете последних дней тихие диалоги были Джеймсу необходимы, особенно с человеком, вроде мистера Клаффина, который не был частью привычного окружения, где о нем знали больше, чем, возможно, он знал о самом себе.

Казалось, спокойное сосредоточие мужчины, который делился незаурядной историей собственной жизни, прожитой осмысленно, но в то же время несчастливо, действовало успокоительно и на него. В суете печатаемых слов, сливающихся в затрагивающую даже самое чертствое сердце историю, Джеймс легко терял себя. Забывал, кем был и как жил сам, что происходило вокруг, и чем занимался. Стоило им спуститься на кухню, как парень вспоминал одно за другим, неторопилво возвращаясь к привычному ходу мыслей, от которого болела голова.

— Осталось немного, — произнес вдруг мистер Клаффин, разорвав паутину тишины, что доселе нарушало лишь сопение улегшейся Элли и хруст надкушенного Джеймсом печенья. — История скоро закончиться. Писать больше будет не о чем. Сегодняшняя моя жизнь вряд ли заслуживает большего количества страниц.

— И что вы будете делать дальше? — спросил Джеймс, прежде чем обжег язык горячим напитком. Отодвинув чай в сторону, он снова откусил печенье, но у того больше не было вкуса.

— Ничего. Жить дальше, будто мне ещё что-то остаеться, — из груди мужчины вырвался хриплый смех, что быстро перерос в кашель.

— Что вы будете делать с книгой? — продолжал спрашивать парень, когда мистер Клаффин замешкался с ответом.

Он нахмурился, опустив отрешенный взгляд вниз. Элли подняла голову, стоило голосам умолкнуть, как Джеймс снова наклонился, чтобы погладить её, продолжая наблюдать за мистером Клаффином. Тот выглядел озадаченно, что случалось крайне редко.

Похоже, он не думал об этом прежде. На самом деле мистер Клаффин нуждался не в книге, а в разговорах по душам с немым собеседником. Ему нужно было поговорить, и Джеймс был неплох в роли слушателя. Опыт прожитой жизни ещё недавнего незнакомца стал для него не менее необходимым, чем встреча с ним. Как никогда прежде, Джеймсу был необходим побег из собственной жизни. Чтобы не терять себя в прежних увлечениях, он потерял себя в жизни другого человека.

Однажды Джеймс словил себя на мысли, что если бы решил написать книгу о собственной жизни, она была бы достаточно скучной, невзирая на всё приключившееся с ним. Ничего из того, что с ним случалось, не имело смысла. Он не мог извлечь морали собственных действий. Ничего не представляло большой ценности и было по своей сути пустышкой, как и он сам. Мнимое удовлетворение тела никак не развивало дух, что тонул в грязи распущенности и вседозволенности, которые казались всем, в чем только можно было нуждаться.

Джеймс отдал главную роль в пьесе своей жизни Фрее. Сделал её главной героиней собственной истории, что развивалась с переменным успехом. Их отношения были шаткими в отличие от чувств, что лишь крепчали, что бы с ними не случилось. Ему казалось, что между двумя понятиями должна была установиться закономерность, но, похоже, любовь всё же не подлежала законам логики. Понять её было решительно невозможно, даже если она прошибала сердце и была ощутима каждой клеткой тела.

Он не понимал, кого должен был винить в том, как странно складывались их отношения — обстоятельства, прошлое или их самих. Можеть быть, виной было совокупность всего, а может и ничего вовсе. Что-то свело их, чтобы затем бессповоротно и навсегда изменить, но когда это случилось, они решили не расставаться, что, похоже, было также преднамерено решено. Тем не менее, Джеймс и не думал сдаваться, даже если оно того не стоило. Он не мог предвидеть будущего, но был решителен провести его с Фреей, куда бы их это, в конце концов, не привело.