Наша навсегда

— Это со мной, — коротко информирую ее и, чтоб избежать дальнейших расспросов, двигаюсь к подъезду.

Меня провожают удивленные внимательные взгляды соседей. С некоторыми из них я, возможно, даже общалась когда-то, но сейчас вообще не могу вспомнить их лиц. И тем более — имен. Стерлось все из памяти, как несущественное.

Мы поднимаемся к квартире родителей, я слышу, как следом тяжело топают ремонтники, которых, судя по всему, позвала Галина Ивановна.

Я открываю дверь.

Картина, конечно, удручающая. Воды много, в прихожей плавает обувь. И пахнет затхлостью покинутого помещения. Вероятно, и в холодильнике протухло все, что может протухнуть.

Я отхожу в сторону, пропуская аварийную службу.

Шлепая по воде, они проходят, что-то делают там, внутри. Затем возвращаются обратно:

— Перекрыли воду, вентиль сорвало, — коротко говорит один из них, — надо сантехника вызывать, чинить. Воду откачивать.

Я судорожно соображаю, как это все делать, но один из сопровождающих меня мужчин, спокойно отстраняет меня в сторону и говорит:

— Василиса Витальевна, вам лучше вернуться в машину. Мы все решим.

— Но… Я бы хотела пройти… Забрать кое-что…

— Через час это можно будет сделать. Вы пока погуляйте. Иван вас проводит.

Судя по всему, говоривший со мной мужчина, чьего имени я, к своему стыду, так и не спросила, в этом тандеме старший, потому что второй, Иван, лишь кивает и приглашает меня спуститься вниз.

Я решаю поступить так, как мне рекомендуют люди, явно больше меня соображающие в этих вопросах, и спускаюсь вниз.

Там, у подъезда, дежурит Галина Ивановна:

— Ну чего там? — жадно интересуется она подробностями.

— Вентиль сорвало, — коротко говорю я, — сейчас решим.

— Тебе бы с соседями снизу встретиться. До подвала ведь пролила всех. Там, на первом, ремонт только что сделали…

— Разберемся, — цедит Иван из-за моей спины.

И я киваю.

Разберутся.

Боже, какое счастье, что не мне этим надо заниматься! Какое невероятное облегчение!

— Где маму схоронила-то, Вася? — спрашивает Галина Ивановна, — рядом с отцом?

— Нет, — отвечаю я, — на Старом.

— Ого, — с уважением кивает соседка, — там дорого, небось… Хотя, ты, похоже, не бедствуешь…

Она выразительно осматривает меня с ног до головы, потом стреляет взглядом в хаммер.

— А родители твои с копеечки на копеечку перебивались…

Мне неприятно это слушать, а сказать ничего не могу, в горле ком.

К счастью, Иван меня прекрасно понимает, потому что просто подхватывает под локоть и вежливо, но твердо ведет к машине.

Я успеваю только кивнуть соседке на прощание.

И выдохнуть. Уже у хаммера.

— Спасибо большое, — говорю я Ивану, и он пожимает плечами.

— В машине есть вода? — ком в горле никак не желает проходить, и я мучительно сглатываю.

— Нет. Давайте съездим купим.

— Вы езжайте, а я тут побуду, — решаю я, — хочется чуть-чуть пройтись, проветриться…

Иван стоит пару секунд в раздумьях, потом осматривается, словно ищет, откуда может выпрыгнуть опасность, но старая хрущевка до такой степени безобидна и скучна, что даже младенцу ясно: никакой тут опасности не было и быть не может.

Разве что опасность умереть со скуки или покрыться мхом.

— Я вон там, на лавочке, посижу, подожду, пока… ваш товарищ выйдет, — говорю я.

Иван кивает, снова осматривает периметр, а затем садится в машину и уезжает.

А я в самом деле иду к лавочке на детской площадке.

Сейчас тут никого нет, малыши все в саду или на дневном сне.

Я сажусь на лавочку, откидываюсь на ее ветхую спинку и прикрываю глаза.

Ищу в себе что-то похожее на ностальгию. Это же двор моего детства… Я же должна испытывать какие-то эмоции по этому поводу?

Хоть что-то?

Не все в моем детстве было плохо. Много и веселых, хороших моментов имелось.

Но они почему-то не вспоминаются. И никакого щемящего чувства нет и в помине.

Наверно, я слишком сильно хотела отсюда вырваться когда-то… Вот и перегорело все.

Этот двор, этот дом, квартира, люди, живущие здесь… Все это уже не мое. И не оставило никакого следа в душе.

Наверно, это и хорошо…

— Василиса? — знакомый голос заставляет меня встрепенуться и открыть глаза, — какая встреча!

64

Этот голос, тихий, с проникновенными, мягкими нотами, мне во сне иногда снился. В кошмарах.

Смотрю на брата Игоря, вообще не поменявшегося за эти пять лет, и думаю о том, что я — редкая дура, с чего-то решившая, что двор моего детства — вполне безопасное место. Настолько меня растормозило нахождение здесь, что заглушились базовые инстинкты.

Один из них сейчас экстренно воскрес и требует уносить ноги.

Но у меня, кроме инстинктов, еще и голос разума имеется. И вот он-то и оставляет сидеть на месте. Да еще и заставляет держать лицо, делая его нарочито равнодушным, спокойным.

Киваю.

Брат Игорь, понимая, что я не собираюсь вставать, как делают обычно в общине, приветствуя своего лидера, чуть заметно кривит губы, а затем присаживается рядом на лавочку!

Да что ему надо от меня?

Инстинктивно хочется отодвинуться, и в этот раз я себя не сдерживаю. Демонстративно отсаживаюсь дальше.

— Как у тебя дела? — начинает разговор брат Игорь.

— Нормально, — холодно отвечаю я, — вы что-то хотели?

— Да, — кивает он, скорбно склоняет голову, — прими мои соболезнования… Сестра Лариса была хорошей, честной и праведной… Жаль, что в таком сложном моменте она осталась без помощи…

Это он так на меня намекает, что ли?

Всю мою неловкость смывает волной гнева. Тварь, вот ведь тварь!

Встаю, не желая больше делить в этим человеком лавку.

— Да, мне тоже жаль, что община, которой моя мама отдала столько сил и посвятила всю свою жизнь, не поддержала ее в болезни!

Брат Игорь, явно не привыкший, чтобы с ним вот так разговаривали, тоже встает, его круглое лицо становится красным.

А я смотрю на него и внезапно понимаю, что этот человек, который казался мне когда-то ужасным, противным до тошноты и очень-очень опасным… Смешон.